Несбывшийся ребенок

Эрих так крепко — до боли — сжимал свой флажок, что, даже когда они вернулись домой, у него на ладони еще оставался след — линия жизни, линия любви. Мама и папа отдали ему свои флажки, и он поставил их на подоконник в пустую банку из-под меда. У той был оббит край, так что по назначению ее уже не использовали. Мама включила радио и подпевала «Друзья, жизнь стоит того, чтобы жить». Эрих попросил папин альбом про фюрера. В нем еще оставались пустые места — папа собрал не все карточки и никогда уже не соберет, потому что теперь выпускают по темам «Живопись барокко» и «Англия — разбойничье государство», которым, конечно, не место в жизни фюрера. Эрих читал подписи и представлял недостающие изображения: «И снова дети не дают фюреру прохода», «Обычное жаркое — даже для рейхсканцлера», «Все хотят пожать руку фюреру», «Гитлер прислал нам еще танков», «Вот, мой фюрер, это моя внучка». Пустые страницы нравились Эриху больше всего — на них он воображал себя.

* * *

Я видел, как Эрих рос и взрослел: плавал в озере словно рыба, строил в лесу шалаши и думал, что мама не найдет его. Видел, как он лежит под ветками — тихо, тихо — прислушиваясь к голосам из ульев: над дымом и схваткой грохотали митральезы. Но кто же тогда я? Когда папа ушел воевать в Россию, мама сказала, чтобы Эрих больше не прятался. Он слишком привык играть один, сказала она, у него нет товарищей, а другие мальчики в деревне играют в войну. Но теперь, в школе, ему бы уже пора обзавестись привязанностями.

— Не понимаю, что это значит, — говорит он.

— Друзьями, — объясняет мама. — Обзавестись друзьями. Разве тебе не скучно одному?

Пока он болел, остальные успели передружиться.

— Мне никого не осталось, — говорит он, и в этот момент я ощущаю мир его кожей, смотрю на мир его глазами.

Он показал маме игрушку, которую придумал сам: карточка, к обоим концам которой привязаны нитки. С каждой стороны нарисовано по пол-лица. Когда берешь за нитки и раскручиваешь карту, половинки сливаются в целое.

Восковая женщина

— сад,
Под дождем озябли пионы.
Движется лето на —
Медленно, неуклонно.

Золотом каплет с веток

Листьев отрада.
Кротко —, прощается лето
С — сада.

Лишь возле розы впервые

Совсем недолго помедлит оно
И вскоре смежит большие
Глаза, — очень давно.

Сентябрь 1941. Берлин

— Чем ты занимаешься на работе? — спросила Зиглинда отца, когда они вышли на Кантштрассе. У Юргена день рождения, и вся семья отправилась в зоопарк. Мама с мальчиками ушла вперед, а Зиглинда не спеша идет с отцом и раскачивает его руку. На девочке брошка с неизвестным цветком из папиных молочных зубов. За нее то и дело цепляется косичка Зиглинды, что очень смешит папу.

— Хватит кусаться, — говорит она.

— Как вкусно, — отвечает папа.

Они свернули на Иоахимсталлерштрассе и вскоре увидели маму с Юргеном и Куртом, которые дожидались их у Львиных ворот (те вели вовсе не ко львам, а к слонам). На севере, на фоне ясного неба, возвышалась зенитная башня люфтваффе — как неприступная цитадель. В ней хранились картины, скульптуры и бесценные культурные памятники: голова Нефертити, алтарь Зевса. А еще там был госпиталь и вдоволь воздуха. И ее точно никто не будет бомбить.

— И все-таки, что ты делаешь на работе? — снова спросила Зиглинда.

— Слежу за безопасностью.

— За безопасностью чего?

— Вообще за безопасностью.

— Домов? Бомбоубежищ?

— Нет, совсем нет.

— Следишь, чтобы не было острых предметов? Лезвий? Битых бутылок?

— Нет, Зигги.

— Привязываешь веревки к пианино, чтобы люди могли спуститься из окна и спастись?

Папа снова улыбнулся.

— Следишь за водой? Небом? Воздухом? Разговорами?!

— Не говори глупостей. Нет, совсем не то.

— Тогда что же?

— Я изымаю опасные вещи, чтобы они не могли никому навредить.

— А, — сказала Зиглинда и подумала: полиомие-лит, освещенные окна, соседи? Она не стала задавать вопрос, потому что знала, отец на него не ответит. Папа не скажет, чем он занимается на работе, так же как мама не скажет, куда пропал доктор Розенберг и почему за его столом появился другой врач. Вместо этого она спросила: — Что, если твою работу начнут бомбить?

— Невозможно, — ответил папа. — Здание замаскировано как лес, а в стороне выстроены муляжи. Не умно ли?

Зиглинда кивнула: конечно, очень умно.