Несбывшийся ребенок

И дали отрицательный ответ. Потому что хоть и закрашенные, крамольные слова останутся на месте. Однако в ходе разбирательства выяснилось, что и вырезание не было идеальным методом. Сильно страдал текст с обратной стороны. К тому же в образовавшиеся отверстия проглядывали слова с соседних страниц, что искажало значение. Более того, некоторые осмеливались вставлять в пропуски собственные слова. Как это упустили из виду?

В результате была принята новая процедура. Готлибу и его коллегам дали указание срезать только верхний слой бумаги и раздали специальные лезвия из хирургической стали, настолько тонкие и острые, что их почти не было видно, если смотреть вдоль режущей кромки. Конечно, пришлось потренироваться, прежде чем освоить новый инструмент. Не обошлось без порванных страниц и порезанных пальцев, но все же новый способ стоил того.

Редактирование Библии оставалось самой трудной задачей. Страницы не слушались и расползались прямо под пальцами. Для таких случаев была установлена специальная процедура, позволяющая соскрести только краску, не повреждая бумагу, чтобы можно было без труда заменить «Бог» на «Гитлер».

Хотелось ли Готлибу забрать вырезанные слова с собой? Рассовать по карманам, вывалить дома на обеденный стол, вставить в другие книги или разбросать на улице, как конфетти, как пожелания благоденствия? Нет. Это было не в его характере. В конце рабочего дня он относил их в подвал и высыпал в люк печи. А по дороге к метро видел, как из высокой трубы поднимался дым. Слова теряли свой смысл, растворялись в воздухе. Превращались в крошечные облачка.

Иногда Готлиб выходил на остановку раньше, чтобы прогуляться по Тауэнциенштрассе и Кудамм и посмотреть на витрины. Они напоминали ему открытки, выставленные на камине. Женщины в кимоно, плывущие на усыпанных цветами лодках. Водопады, вихри и полотна ткани. Ботинки без ног, перчатки без рук, шляпы без голов. Большинство товаров нельзя было купить из-за дефицита, но магазины выставляли их, чтобы создать иллюзию изобилия. Сегодня в одной из витрин женщина собирала мужчину. Прикручивала ноги и руки и наряжала в осеннюю одежду. Она уже наклеила сухие листья на стекло — вполне живописно. Прикрутила рояльные струны к потолку и к полу, чтобы получился дождь. Погода менялась, и тот, кто не имел дома, терял последнюю возможность его обрести.

На углу Бляйбтройштрассе Готлиб бросил монетку уличному музыканту, игравшему песню из его детства. После битвы на Сомме дядя Генрих вернулся домой без голоса. Доктора не находили никаких повреждений, однако дядя молчал. Зато говорил аккордеон: когда его сестре не везло в любви, он играл «Все парни — проходимцы»; в поминальное воскресенье — «Пять диких лебедей кружат над домом»; когда хотел выпроводить надоевших гостей — «Звезды зажглись»; когда хотел пить — «Налей бокал вина». Иногда по воскресеньям он водил Готлиба в луна-парк, давал хлебнуть пива из своей кружки и держал за руку, когда скатывались с водяной горки в озеро. Они вместе оступались на трясущейся подвесной лестнице, смотрели на сомалийских воинов, бьющих в барабаны, и на падающий дом, и на бесстрашных канатоходцев. Потом, придя домой, Готлиб пытался рассказать обо всем своим родителям, но те не интересовались подобными развлечениями, а дядя Генрих молча улыбался и играл «Не каждый день воскресенье».

Когда дядино сердце остановилось, аккордеон выпал из его рук. Грохнулся об пол, меха разорвались, клавиши рассыпались, как выбитые зубы. Куда его дели? Заперли вместе с дядей в гроб? И теперь они лежат вдвоем, опутанные корнями, в сырой земле. Встаньте, поднимитесь, боевые товарищи.

Нынешняя война не чета той. Германия стала сильнее. Навстречу Готлибу попадались только калеки с ампутированными руками и забинтованными головами и женщины в трауре, однако он ощущал небывалый подъем духа. Какое-то чувство, похожее на счастье, бурлило в его груди и толкало домой. Счастье? А почему бы и нет? Его тоже можно производить, если как следует постараться. Перед Олимпийскими играми весь народ был счастлив. Германский трудовой фронт объявил Неделю радости, и все жители Берлина пребывали тогда в жизнерадостном и бодром расположении духа, в соответствии с указаниями Партии.

* * *

В одно из воскресений в квартиру Хайлманнов постучали. Бригитта переписывала столовые приборы и рассчитывала, что откроет муж. Однако он прокричал, что не может оторваться от силуэта. Иногда Готлиб настолько погружался в свое любимое занятие, что Бригитте казалось, будто он заточен в темных бумажных конструкциях и, чтобы выбраться наружу, ему самому приходится прорезать двери и окна.

Постучали еще раз. Бригитта отложила ручку и пошла открывать. Одиннадцать, повторяла она про себя, одиннадцать. Наверное, это из гитлер-югенд, опять собирают ветошь, макулатуру, пустые бутылки, жиры, старые лезвия, кости или что там еще. Им всегда что-то надо, этим вежливым мальчикам с их неизменным приветствием «Кровь и честь» и списками имен. Однако за дверью оказалась соседка по площадке.

— Фрау Левенталь? Как поживаете?