Несбывшийся ребенок

Тетя Улла тоже писала письма. Ее жених Герхард воевал где-то в пустыне. Точнее никто не знал — как и про папу, было известно только, что он воюет в России. Улла никогда не видела Герхарда: она случайно оказалась на вокзале, когда его поезд проходил через Лейпциг. Состав замедлил ход, но не остановился, потому что вез солдат в степи, в пустыни, на океан — всюду, где предстояло сдвинуть границы. Девушки на платформе махали солдатам, а те бросали записочки со своими именами: Иоахим Кальб 09589B, Петер Экштайн 18608A, Ульрих Портнер M13039. Так Урсула и нашла своего Герхарда. Она схватила записочку с его именем, когда та пролетала мимо. Эту историю они будут рассказывать своим детям (да-да, дети непременно появятся). Урсула не видела Герхарда, Герхард не видел Урсулы, но теплый вихрь от промчавшегося поезда взъерошил ее волосы, как рука влюбленного. Урсула писала жениху в пустыню и даже послала свою фотографию в пестрой блузе, в которой ее ключицы выглядят гораздо привлекательнее, чем на самом деле. И Герхард писал Урсуле. «Называй меня Улла», — разрешила она всего через месяц. В одном из писем он прислал ей пригоршню песка, и тот высыпался прямо ей на колени, когда она открыла конверт. И пусть песок — всего лишь прошлое, превращенное временем в пыль, для нее он был знаком будущего: солнечный день на пляже, соленая вода на разгоряченной коже, гладкие камешки, спрятанные в карман.

— Как ты думаешь, можно влюбиться по письмам? — спросила Урсула сестру.

— Конечно, — ответила Эмилия.

Что она могла еще сказать, если вместо мужчин остались одни бумаги? Письма, фотографии, извещения. Маленькие записочки из проходящего поезда, короткие телеграммы.

* * *

Вечером Эмилия снимает косынку и причесывает волосы. Незаплетенные и неподколотые, они спускаются водопадом до самой талии. Именно такой ее увидел впервые Кристоф. Тогда она мечтала о доме, полном детишек, и придумывала им имена: Марко, Аннегрет, Густав, Лотта.

Имена поднялись со дна ее памяти, и она вспомнила, как высчитывала благоприятные дни для зачатия, жила по календарю. Проходили месяцы, но ничего не получалось. Она прижимала руки к чреву и не могла понять, что не так. В хлеву телята вставали, пошатываясь, на слабых ножках, в курятнике наседки грели гнезда, в ульях матки откладывали тысячи яиц. Почему я бесплодна, недоумевала она. Сестра заваривала ей целомудренник, пар поднимался над кружкой, как надежда, Эмилия вдыхала его и пила отвар маленькими глотками.

Каждое утро Эмилия молилась бронзовой голове, которую Кристоф купил в Лейпциге, и однажды ночью бронзовый человек пришел к ней во сне. Он ласкал ее бронзовыми пальцами, а потом навалился прохладным блестящим телом и взял ее. Она лежала на траве и слушала плеск озера, пока бронзовый любовник делал свое дело. Маргаритки и одуванчики упирались ей в спину тычинками.

Когда муж оставил в ней свое семя, она почувствовала, что в чреве наливается тяжесть, весомый металлический груз. Представляла, как внутри зарождается и начинает расти бронзовый младенец, медовый младенец наполняется сладостью.

Потом в больнице ее уложили на белоснежную койку и попросили раздвинуть ноги. Так надо, уверяли они. Хорошо, что вы согласились на операцию. Они сказали не бояться маски и дышать как обычно, считать в обратном порядке и вдыхать газ. Эмилия не боялась, никогда не боялась, и не просто согласилась на операцию, а сама просила о ней, ведь таким был ее долг, а свой долг она всегда исполняла с радостью. Десять. Девять. Восемь.

* * *

К концу осени ульи затихают: все трутни изгнаны, старые и больные пчелы оставлены умирать на холоде. Эрих заглядывает внутрь и говорит: «Не переживайте. Папа скоро вернется». Да, когда окна покроются морозными узорами, они вместе с папой будут греть пфеннинги на печке и прикладывать их к стеклам, чтобы увидеть заснеженный сад, будут рассматривать альбом про фюрера. Сколько месяцев уже прошло без папы? И кто знает, сколько еще пройдет (и кто знает, сколько у него за спиной смертей и пожарищ).

— К Рождеству война закончится? — спрашивает Эрих.

— Хорошо бы, правда? — откликается мама, но ведь это не ответ, а вопрос.

На следующей неделе мама и тетя Улла берут Эриха в церковь в будний день.

— Кто-то умер? — спрашивает Эрих, потому что церковь полна народа.

— Нет, — отвечает тетя Улла. — Надо решить, какой колокол оставить.

— Зачем? — удивляется Эрих.

— Остальные фюрер забирает для войны.

Эриху хочется спросить, что фюрер собирается делать с колоколами. Может, они нужны ему для парада победы? Отпраздновать окончание войны? Но тут появляется бургомистр.

— Осанна — самый старый и поэтому самый ценный колокол. Предлагаю оставить его.

— Святой Павел красивее, — замечает герр Куппель. — Какая изящная у него кайма из виноградных листьев, какая изысканная надпись…

— Лютер превосходит прочие по техническим характеристикам, — вмешивается фрау Ингвер. — Об этом писал известный колокольный мастер.