Несбывшийся ребенок

Мама не спешила. Если стежки получались неидеальными, она безжалостно их распарывала, порой под нож шли труды целого дня. Извлеченные нитки она отдавала Эриху, чтобы он мочил их и скручивал для дальнейшей работы. Вблизи сложно было различить узор, красные и черные стежки напоминали густую траву или рябь на воде, но стоило отойти и внимательно присмотреться — как вырисовывалась огромная свастика, которая складывалась из свастик поменьше, а те в свою очередь из еще более мелких, словно пчелиные соты. Даже мама не знала их точного количества.

— Это для папы? — поинтересовался Эрих.

— Для папы? — проговорила мама, и он понял, что задал глупый вопрос. Куда отправлять подарок? В снега? В болота? От папы не было вестей уже несколько месяцев.

— Это для фюрера, — сказала мама. — Чтобы он чувствовал нашу любовь.

У Эриха на глазах навернулись слезы: именно его мама догадалась сделать особый подарок для их любимого вождя. Бомба, брошенная предателем, не навредила фюреру. Его невозможно убить! Всего через пару часов после покушения он говорил по радио. Эрих закрыл глаза и постарался представить его прямо здесь, у них в комнате.

«Долг каждого немца без исключения — беспощадно противостоять этой заразе. Выявив изменника, его нужно немедленно арестовать или, в случае сопротивления, расстрелять на месте».

Эрих представил, как лично преподносит фюреру их с мамой подарок. Фюрер улыбается и жмет ему руку под вспышки фотокамер. «Мальчик из Саксонии дарит Адольфу Гитлеру великолепное покрывало». В горле стоял ком, но Эрих взял себя в руки, все-таки он единственный мужчина в доме, как постоянно напоминала ему мама.

* * *

Через неделю им принесли конверт: папа пропал без вести.

— Что это значит? — спросил Эрих.

— Никто не знает, где он. Его потеряли, — ответила мама.

Как варежку? Как любимую книгу? Эрих однажды потерял зачитанный том про Виннету и нашел его, когда Лина отодвинула стеллаж, чтобы протереть пыль. Папа что, тоже провалился куда-то?

— Надо сказать пчелам, — проговорила мама и повела Эриха через увядающий сад.

— Герр Кренинг мертв, — повторяла она, переходя от улья к улью. Тогда Эрих понял, что это значит.

«Герр Кренинг мертв. Герр Кренинг мертв. Герр Кренинг мертв», — снова и снова, пока от слов не остались одни бессмысленные, пустые оболочки — гул, сливающийся с жужжанием в ульях. «Мертв, мертв, мертв», — неслось им вслед.

Через две недели пришло письмо от папы — с дырами:

«Мы вышли на поле с арбузами в —, и сами себе не поверили. Разрезали их штыками и ели, сплевывая семечки, как гнилые зубы. А еще я не могу поверить, что у меня когда-то был дом. Я забыл изгиб твоих губ. У меня не осталось —. — потеряно».

Мама попросила Эриха сжечь письмо, но он забрал его себе. Достал банку с сокровищами и стал раскладывать ее содержимое на подушке: раковина улитки по-прежнему пустовала, желудь так и не пророс, мертвая пчела не ожила, деньги ничего не стоили, флажки выцвели добела. Эрих вздохнул — крылышки пчелы затрепетали. Он расправил банкноту, но та свернулась; тогда он прижал ее двумя руками и стал рассматривать крестьянина. И вдруг он увидел — увидел то, о чем говорил отец: к горлу крестьянина присосалась бледная фигура, безобразная личина, скрытая в игре света и тени. И как он раньше мог не заметить этого вурдалака?

* * *

Мама зажгла лампу с птицами и поцеловала Эриха в лоб. Я здесь, я смотрю на него. Охраняю его сон. Или подкарауливаю момент, чтобы скользнуть меж приоткрытых губ, влезть в его кожу, стать им. Видеть то, что видит он. Чувствовать то, что он чувствует. Похоже ли это на любовь? Я завидую ему: у него есть комната с окнами, выходящими в яблоневый сад, есть блестящие стеклянные шарики, есть книги про вождя апачей. У него есть все. Порой я замышляю такое, что самому становится страшно. Я смотрю на лампу. От моего дыхания она крутится быстрее. Тени птиц пикируют на кровать, бьют его крыльями по щекам, словно мотыльки.

* * *

А осенью нашли летчика. Он упал, как падают листья. Я видел, как он выбросился ночью из подбитого самолета, как над ним раскрылся огромный шелковый купол и как ветер понес его, словно пушинку. Он был тяжело ранен. Я летел рядом с ним, держал его за руку и рассказывал о небе, о птицах и о солнечных бликах на трепещущих крыльях. В темноте было не разглядеть золотистых лиственниц, высаженных в форме свастики среди вечно зеленых елей, но я рассказал ему об этом чуде, появляющемся каждую осень. Он умер в воздухе, между небом и землей.