Несчастье на поводке

— Да, красиво. Но Камиля у нее никогда и в мыслях не было, а об Анжело она думает уже много лет.

В свидетельстве о рождении написано, что мама зарегистрировала ребенка под именем Камиль (незнакомец) — Анжело (Второй), Анри (как его дедушка). Для нее — просто «ребенок».

Вдруг пробегает тень сомнения.

— Но Камиль — это же девичье имя!

— Девичье!

Мама об этом даже не подумала. Для нее Камиль — это мужское имя. Ей решать: то или другое.

— «То или другое», как она могла! Именно по ее вине, ребенок так и будет всю свою жизнь «тем или другим».

Тогда Кэти говорит: «Камиль — (прочерк) — Анжело». То, чего она так хотела избежать, как раз и происходит. Для всех окружающих есть два Анжело: «другой» и ее, незаконный и законный, но вопреки тому, что ему были должны, именно так «ему были должны» — торжествует незаконный. Он родился весом 3 килограмма 650 граммов, а ее ребенок — 2 килограмма 400 граммов. Еще с рождения «другому» надевали вещи трехмесячного, он — сильнее, и еще больше кичится своим старшинством. «Другой» уже, наверняка, сидит, а ее ребенок — весь хрустальный, хрупкий, если не сказать, дефективный, а тут еще и внезапная младенческая смерть кружит над ним, он — самый настоящий младенец, особенно, по сравнению с «другим», которого мама уже одевает как взрослого, у которого уже есть зубы, красная машинка и неутолимая жажда жить. В народе говорят, что дети, рожденные от любви, сильнее и жизнеспособнее других.

Кэти убеждена, что ее малыш еще в животе перестал развиваться, когда она узнала о существовании той, и обо всем, что было связано с изменой мужа, его уходом и переездом к сожительнице. В самом начале она даже радовалась беременности Малу. Они были одного возраста, вместе учились, вместе и работали. Но когда Анжело — незаконный родился, ее живот вдруг сжался, и ребенок начал задыхаться внутри. Нужно было, чтобы весь мир отвернулся от Малу, и наставил Тони на путь истинный. Нужно было, чтобы Анжело не назвали Анжело. Но оказалось все наоборот. Незаконная пара была принята обществом, а измена Тони — обоснована не только привлекательной внешностью Малу, но и закоренелыми недостатками Кэти, о наличии которых она даже не подозревала. Все вокруг ехидно сообщали ей о том, как рос Анжело — постыдный плод любви, созревавший на радость счастливым родителям. Он будто высасывал жизненные силы из ее ребенка, как у близнецов, один развивается за счет другого. Ей даже иногда казалось, что Анжело пил кровь Камиля-Анжело.

Джефф берет младенца на руки. Кэти видит его лапищи и своего крошечного ребенка. Ей страшно. Но Джефф кладет его на спину, поворачивает головку на бок и заворачивает в пеленку, чтобы тот не скатился. Лили права, он обожает детей. Он только что спас ее ребенка.

4

В заключении экспертов, которое лежит на столе у судьи, психиатры подчеркивают, что Кэти так или иначе видит вокруг себя только несправедливость и слабодушие. Но особенно она винит мать, отношения с которой прежде были просто безоблачными. Вот такая мать, которую раздражает, что она — дочь «не может взять себя в руки»: мать заставляет ее «встряхнуться», а она тем временем все глубже впадает в маразм. Кэти нужно было, чтобы мать говорила о происходящем как о стихийном бедствии, у нее у самой такое ощущение, а не заставляла ее бороться. Бороться с чем? С разрушениями после бури, выкорчеванными деревьями, повисшими на крышах домов мачтами кораблей? Ей нужно было, чтобы мать и дети просто исчезли вместе с ней в этом вихре, чтобы никто не выжил после катастрофы. Похоже, именно этого ни все эти люди, ни собственная мать не хотели понять: для них сход страшной лавины с глыбами льда, снега, кусками грязи — это всего лишь развод, как у всех, «как у каждой третьей пары в Париже и каждой пятой — в глубинке». Их всех это касалось, непоправимо расшатывало их картину мира.

Мать для себя решила, что ничего особенного не случилось. Она использовала выражение: «Жаль, конечно», которое Кэти казалось смехотворно ничтожным. Мать считала, что жизнь продолжается, и она не вынесет, если ее дочь похоронит себя, в тридцать восемь лет, заживо, в лучшие-то годы. Она говорила дочери, давно повзрослевшей, то же самое, что могла бы сказать подростку, что несчастная любовь проходит, и чем быстрее она пройдет, тем меньше времени мы потеряем.

Кэти объяснила психиатрам, до какой степени ее удивила примитивность матери, и ее начинания тоже. Взять хотя бы зацикленность пациентки на выборе имени. Мать дала ребенку первое попавшееся имя, даже не задумавшись о последствиях, а ведь сама Кэти годами лелеяла имя «Анжело», вынашивала его буква к букве, примерялась к нему, узнавала, когда оно мелькало изредка вблизи. «Анжело» родился в мыслях Кэти намного раньше, чем вырос в животе, а когда она захотела произвести его на свет, его украли.