Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

«Соединяться нам с поляками всеми нашими войсками опасно по многим причинам: прошлою зимою, когда король был на Украине и Аджи-Гирей салтан там недалеко стоял с шести тысячах войска, то поляки с этою ордою ника кого бою знатного не имели, а все ссылались с салтаном и Дорошенко о мире, и носились слухи, што король пришёл на Украину не для отпора туркам, но штобы каким бы то ни было образом отобрать её и Киев себе. Поэтому мы не только не желаем соединяться с польскими войсками, но и в других малейших вещах не хотим с ними ссылаться, поминая те два с половиной века, што поляки господствовали на Украине; у нас один защитник — православный монарх, его царское величество; если же государю угодно дать помощь полякам, то послать некоторую часть московских и казацких войск, а не все. Аманатов давать полякам страшно; в прошлых годах они дали туркам аманатов из Львова, духовенство, шляхту и мещан, знатных людей, и в правде своей не устояли, усмотря время, турок побили. Да и потому нам нельзя соединяться с поляками: поляки народ гордый, станут нас бесчестить и называть своими подданными, казаки станут стоять за свои права, и пойдёт ссора. Если неприятель подступит всеми силами под Киев, то мы с боярином князем Ромодановским будем отпор чинить, сколько милосердный Бог помощи подаст. В этом и будет королю великое вспоможение, а соединяться с поляками мы не хотим, штобы через соединение большой ссоры не было».

Лето разлилось по всей Руси, не обделило оно теплом и Боровск. В земляной подвал боярыни Морозовой солнечный свет не попадал. Здесь постоянно было темно и сыро. Глаза её опухли, зубы выпали. Она понимала, что ей осталось четыре-пять месяцев жизни, но в вере своей так же осталась крепка.

Заутреня только кончилась, когда в подвал боярыни вошёл дьяк Сыскного приказа Фёдор Кузмищев. Острым глазом глянув на боярыню, дьяк также понял, что жить ей осталось недолго, но до смерти она должна отречься от своей веры. А пытать нельзя, она скончается при первом нажиме.

Федосья подняла голову и, узнав Кузмищева, зло сплюнула:

   — Што пришёл, пёс смердящий?

   — У тебя здеся вони более, боярыня. А пришёл вопросить: не отреклась ли ты от своего еретичества?

   — Ты сам еретик.

   — Значит, нет. Тогда идём со мной.

   — Опять истязать будешь?

   — Не, тебя и пальцем не тронем, а вота твоих последователей помучим, и смерть их на тебя ляжет.

Когда Федосью вывели, солнечный свет ослепил её, и она непроизвольно схватилась за плечо дьяка. На мгновение Фёдору стало жалко её:

   — И пошто ты, боярыня, свою жизнь попортила?

Ничего не видя, Федосья попыталась отступить в сторону и упала. Подбежавшая бродячая собака облизала ей лицо. Стало немного легче. Глаза стали различать плахи, виселицы, костровища и заплечных дел мастеров.

   — В последний раз вопрошаю: не одумалась ли ты? — громко и зло произнёс дьяк, не смотря на боярыню.

   — От истинного Бога не отрикаютси.

   — Ну што ж, сама виновата.

Первым делом водрузили на поленницы, приготовленные для костров, двух стариц и подожгли. Видя их извивающиеся в огне тела, Феодосья стала истово молиться, но Кузмищев, тряся её, старался сбить с молитвы. Затем вздёрнули несколько старцев-староверов, а некоторых подвесили за ноги. Когда же обречённым начали на плахе рубить конечности, Федосья Морозова потеряла сознание. Это был первый день казней, продлившихся почти месяц, к концу которого тюрьма в Боровске была основательно подчищена.