Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Наконец вышли в небольшой зал, где река раздваивалась и становилась глубже. В центре зала стояло огромное колесо, как у речных мельниц. Один рукав заставлял колесо крутиться, из другого прибитые к колесу ведра черпали воду и поднимали наверх. Большинство вёдер давно прохудились. Пройдя далее, обнаружили, что многие из отверстий труб, через которые вода подавалась из Москвы-реки, забиты землёй, она была и в протоках. Местами своды угрожали рухнуть и перегородить воду. Поскольку денег на ремонт в казне не было, Воротынский решил взять починку на себя, но ограничиться тем, чтобы подогнать подпорки под те своды, которые готовы рухнуть, прочистить трубы и протоки, заменить ведра на колесе, кое-где подправить кладку, лет на восемь-десять это могло бы решить проблему. Разведя руками, Фёдор согласился. Он и не предполагал, что на ремонт проток за несколько месяцев до смерти его отец выделил деньги, которые присвоил Хитрово, что было не в последний раз.

Возвратившись в покои, государь застал там большую часть думы. Собрались по привычке. На немой вопрос царя Стрешнев затараторил:

— А вот, государь, от калмыцкого тайши Аюки[149] слезница. Жалуетси он, што донские казаки великие обиды калмыкам чинят, нападают на их поселения, грабят, воруют жён, угоняют скот.

   — А куды ж местные воеводы смотрят? — возмутился государь. — Я ж им наказывал: инородцам обид не чинить.

   — А вот грамота пришла от Каспулата Муцаловича Черкасского. Читать? — подал голос Хованский.

   — Чти.

   — «Великий государь, — писал князь, — во исполнение твоего указа ездил я в калмыцкие улусы к Аюке и другим тайшам. Звал их на государеву службу в Крым. Но Аюка сказал, што на государеву службу пойти не может из-за разорения его улусов донскими и яицкими казаками, которые многих людей побили, жён и детей их побрали. Строго...»

   — Хватит, то одни и те же вести. Што деять будем? — остановил Хованского государь.

   — А тут вота с Дона сотники стрелецкие доносят, што казаки валят усё на калмыков, што-де они первые грабить почали, а некоторые старые казаки даже утверждают, што на Дону, мол, есть грамота государева, утеснять калмыков разрешающая.

   — Вот же изолгались, — стукнул Фёдор Алексеевич кулаком по подлокотнику. — Василий Васильевич, што посоветуешь содеять, штоб прекратити энто междоусобие?

   — Раз казаки ссылаютси на твою грамоту, государь, то ты и напиши им таковую, в которой потребуй замирения. Пошли её астраханскому воеводе и вели читать казакам и печать и руку твою казать. Донцов она убедит, они два века верные сыны престолу. Вот с яицкими казакам и хуже дело, тама разинщиной запахло. Некий вор Васька Касимов взбунтовал казаков, захватил Гурьев-городок, взял государеву казну, пушки, порох и засел на Каменном острове со своей шайкой.

   — Энто хужей, князь Василий, я с тобой согласен. Надо помочь Щербатову. С одной стороны, калмыки с донца ми в сече, с другой — яицкий бунт. Он один не управится.

   — Я, государь, позвал воеводу Салтыкова Петра Михайловича. Его бы надо со стрельцами послать туда.

   — Позови его.

Воевода Салтыков явился в дверях, положил низкий поклон государю.

   — Пётр Михайлович, аки твоё здоровьечко? — спросил Фёдор Алексеевич.

   — Благодарю, государь, здоров я.

   — На Яике новый Разин явилси, аки его... — Государь пощёлкал пальцами, пытаясь вспомнить имя.

   — Васька Касимов, — подсказал Голицын.

   — Вот, вот, Васька Касимов. Таки надо бы тебе, Пётр Михайлович, с твоим полком отправляться неотложно в Астрахань и погасить в самом зародыше сей пожар разгорающийся. Если удастси взяти Касимова, вези его сюда за караулом и в оковах.

   — Да, — подал голос Голицын, — пойдёшь через Казань, захвати Мамонина со стрельцами. Они на стругах и с ворами на море станут управляться.

Тут же была составлена грамота от государя донским казакам, которую отдали Салтыкову для передачи астраханскому воеводе князю Щербатову Константину Осиповичу и которая гласила: