Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Холоп замолчал, а Сивой, заткнув руки за кушак, вошёл в дом хозяина. Странный был человек его хозяин Матвеев Артамон Сергеевич, непонятный многим. Его дед был столь низок, что не имел ни фамилии, ни отчества. Он оказался во втором ополчении Пожарского[5] и даже одно время был полусотником. Большего Матвей не достиг, но сына своего пристроил одним из писарей войска. С восшествием Романовых на престол[6] Сергей стал писарем, затем подьячим, а впоследствии и дьяком Посольского приказа. Он был участником посольства в Царьград, в Казылбаш, в Ревель. В 1623 году у него и родился сын Артамон.

Уже в тринадцать лет Артамон Матвеев был взят ко двору, а в шестнадцать лет получил свою первую дворцовую должность — чин стряпчего[7]. Через год он был назначен стрелецким головой[8], получил дворянство и первое своё поместье. Затем стал сразу дьяком нескольких приказов, думным дворянином. К сорока годам уже был полковником, войсковым воеводой, главой двух приказов, стольником[9]. Такое возвышение объясняли колдовством, а то, может, чем и похуже. Сивой, пройдя по дому, постучал в массивную дверь вифлиотики.

   — Войди, — услышал он голос хозяина.

Сивой открыл и встал в дверях. Артамон Матвеев работал за огромным дубовым столом, сидя на французском стуле в одной рубахе. Малиновый полковничий кафтан лежал на соседнем стуле. Сзади него были раскрыты два кованых сундука и резной английский секретер. Кучи свитков и книг лежали на столе. Матвеев не держал писаря, сам переписывая документы. Он поднял голову:

   — Можешь загоняти собак. Накорми людей, пищали убери в клеть под замок.

   — Слушаюсь, хозяин.

Сивой удалился. Артамон посмотрел ему вслед. Когда-то он взял его к себе из Разбойного[10] приказа. Свет всё сильнее проникал в окно. Артамон Сергеевич задул свечи в серебряном подсвечнике и откинулся на спинку стула. Дверь открылась, и вошёл отец — дьяк Сергей. Сильное возвышение сына не повлияло на положение отца. Старику было за семьдесят, но он так и не оставил службу и здраво спорил с сыном:

   — Опять всю ночь проработал. Люди видят свет и окошке, говорят, что колдуешь.

   — Я на ночь ставни закрываю и платом окно завешиваю, — как бы оправдываясь перед отцом, произнёс Артамон, затем взял грамоту со стола и протянул отцу: — На, прочти.

Старый дьяк, подслеповато сощурив глаза, начал читать, пропуская царские титулы:

   — «Указ воеводам, через людей доверенных из окольничих[11] или дворян с дьяками, под зорким глазом наместников и младших, воевод, осмотрети всех девиц подвластного округа, из бояр и дворян, званием не стесняясь, и которы девки особо хороши и по всем статьям здоровы, про тех дать знать на Москву, наилучших отобравши, привозить для осмотра, помещая на Москве у родичей с почтенными женщинами. А коли нет родни, по женским монастырям, коим ведено приять, а далее указано будет».

Старик Сергей отложил грамоту:

   — Так то же ещё в ноябре разослали.

   — А затем в январе скончался царевич Алексей[12], и всё притихло, а сейчас указ заново разослали. На Москву к патриарху приехали митрополиты Павел Крутицкий и Ларион Рязанский, старые мои недруги. Говорят, черницу привезли, женщины, на неё глядючи, млеют, а мужчины вообще глаз отвести не могут. Женют её на царе, и останется мене прямёхонькая дорожка в Сибирь.

   — На всё Божья воля, Артамоша. Идём трапезничать.

Убрав документы в сундук и закрыв его на ключ, Артамон Матвеев последовал за отцом.

В сафьяновых сапожках на босу ногу Наташенька[13] спускалась утром на погреб. Шла туда с тремя девками, но сама и замок отпирала, и слезала по холодной и скользкой лесенке на лёд, где рядами стояли холодные крынки, деревянные чашки с простоквашей, чаны браги и пива, кадушки с соленьями и недельный запас свежей убоины. Охватывало боярышню запахом плесени и пронзительным холодком, который, пожалуй, был даже приятен после сна в душных дядюшкиных горницах. Дядюшкой она называла Артамона Матвеева, у которого жила воспитанницей. Лет пять назад был Артамон Матвеев в Смоленске проездом. Остановился в доме местного стрелецкого головы дворянина Кирилла Полуэктовича Нарышкина[14]. Смоленск только недавно опять вернули Руси[15]. Разорённые войной смоляне жили бедно, дети местных дворян ходили в лаптях. Стрелецкий голова в своём житье от других не отличался. Но во время пребывания Матвеева в его доме оказал ему услугу, Артамон Матвеев не забыл об этом и, когда Нарышкин занемог, устроил на службу его сыновей, а дочь взял в свой дом на воспитание. Житьё в доме Матвеева было вольготно и сытно. Многое было чудно Наталье. Здесь были венецианские зеркала и китайский фарфор, английская мебель и персидские ковры. Царский любимец окружал себя самыми лучшими иноземными диковинами, что ещё больше вызывало ненависть к нему, смешанную с завистью.