Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Андрей Алмазов, думный дворянин и ныне дьяк Посольского приказа, сильно сдавший за последнее время, оставлял Москву, направляясь в город Лух к боярину Артамону Матвееву. Впервые он не спешил и не гнал коня. Ему вообще ехать не хотелось, заставила лишь просьба Ромодановского, которому Андрей отказать не мог. В его душе не осталось ничего, кроме пустоты. Осознав, что стареет, он мысленно прощался с молодостью, ибо с любовью он распрощался давно. Солнце и ручьи не поднимали настроения, не радовали его.

Затратив на дорогу вдвое больше времени, чем обычно, Андрей наконец-то прибыл в город Лух, где обосновался боярин Матвеев, купивший полдома у вдового купца. Мат веев не только облачился в боярские одежды, он даже, скрывая седины, покрасил волосы. Он давно ждал новых вестей и был рад приезду Андрея. Они прошли в дом и сели под образами.

   — Ты штой-то такой нерадостный, Андрей? Может, што случилось?

   — На душе пусто, ништо не радует.

   — Энто от безделья.

   — Энто от безысходности.

   — Брось, Андрей. Царь серьёзно болен. Пройдёт месяц, от силы два, и на престол возведут царевича Петра, не дурака же Ваньку возводить. От имени Петра начнёт править его мать, Наталья Кирилловна. Я верну себе Посольский, Малороссийский и Аптекарский приказы. Возродим Тайный приказ и поставим тебя во главе его. Стрелецкий, Солдатский, Рейтарский и Пушкарский приказы возвернем Ромодановскому, а посля таких дел наворотим! Руси и не снилось!

Андрей разъярённо вскочил с места:

   — Да хто нам даст. Вы оба с Ромодановским будто ослепли, совершено недооцениваете царевну Софью. Думаете, коли баба, через кровь не переступит, а она вас усех в крови утопит. Вспомни Софью Витовтовну, что от имени сына Василия Второго Тёмного правила Русью по его малолетству, а Софья Палеолог заставляла к себе прислушиватси и Ивана Третьего Воссоединителя, человека крутого и подчас несдержанного. А энто третья Софья. За ней — три больших боярина и весь род Милославских, за ней — смута в стрелецких полках и поддержка части полковников. А вы зрити не хотите, што само в глаза бросаетси. Хорошо, коли смертоубийство обойдетси лишь нами да прихлебателями Языкова, но я думаю, в кровавом пылу больше народу побьют да порежут.

   — Да хто, хто порежет, аль опять народный бунт будет?

   — Не народный, а стрелецкий.

   — Да ты пойми, каки силы нужны, штобы усё воинство стрелецкое взбаламутить и подняти.

   — Да никаки! Стрельцы и так давно бродют! Дьяк Федька Грибоедов свово сына Семёна в полковники вывел. А нету хужей князя из грязи. Дед лаптем щи хлебал, а тута целый полковник, спеси — выше крыши. Если офицер из столбовых возьмёт стрельца вещи перевезти, дров наколоти, то энти от спеси, што так возвысились, мнят себя пупами земли. Брать, так дюжину стрельцов, и штоб як холопы батрачили: и огород убирати, и чуть ли не за скотиной смотрети. А такой полковник ныне не один. Они от дури и спеси стрельцов зажмут, а те от скотской жизни взбрыкнут да тех полковников и передушат, и нас с ними заодно. А потом на тех дурных полковников усё и спишут. Стрельцов лишь повести надо. А повести кому найдетси, ты не сумлевайси, полковники Бухвостов и Шакловитый давно с царевной Софьей через братьев Толстых общаютси.

   — Да што ты такое тараторишь, аль ума лишился? Мы с тобой хто? Али столбовые, я внук — дворянский, ты — сын дворянский. Сами из грязи в князи.

   — А што, ни разу халявным добром не пользовались? Просто нас иногда, аки дураков, совесть мучает да любовь к Руси грызёт, а их собственное пузо грызёт.

   — Да Бухвостов тощий, аки соломинка.

   — Артамон Сергеевич, вы ни о том. Либо у вас ссылка мозги выморозила, либо вы себи сами одурманиваете сказками. Нынче Софья у силы, уже рядом руки греет.

   — Да не может быти того, штоб баба к власти руки тянула!

Они всё больше возбуждались. Постепенно их спор перешёл на крик и ругань. Они не понимали друг друга и лишь больше кипятились. Матвеев, красный как рак, злился, бросался из угла в угол. К вечеру разругались окончательно, Матвеев выгнал Андрея, и тот уехал, не дожидаясь ответа на письмо. Больше он не верил в свою удачу и в скорые большие перемены на Руси.

Впоследствии этот день — четырнадцатое апреля 1682 года — многие стали считать чёрным днём или днём скорби.

Ещё засветло в Пустосерск к воеводе прибыл гонец с указом царя придать Аввакума и его сподвижников священника Лазаря, инока Епифания и дьякона Феодора казни через сжигание на костре. За всё время правления царь Фёдор Третий не подписал ни одного смертного приговора. Даже тогда, когда Аввакум в письмах к царю стал называть его отца, царя Алексея Михайловича, бесовым учеником, Фёдор Алексеевич всё равно не предал его казни. Не мог он подписать и этот указ, ибо почти месяц не вставал с постели, да и не принял бы такого решения без думы, а дума в эти дни не обсуждала вопроса ни о раскольниках, ни об Аввакуме. Не зря, когда при Петре Первом Татищев захотел найти этот указ, то сколько ни искал его, так и не обнаружил. Однако молва продолжала утверждать, что царь Фёдор Алексеевич велел казнить Аввакума.