Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Всё было так же и на этот раз. Государь въезжал в Москву по Смоленской дороге. Впереди ехали постельничий[100] и стряпчий с золотыми ключами. За ними триста жильцов[101] и детей боярских по три в ряд в цветном платье, на лошадях в сбруе, украшенной серебряными бляхами. За жильцами пятьсот конных стрельцов по пять в ряд, за стрельцами пятьсот наёмных рейтар[102], за ними двенадцать стрелков с долгими пищалями. За стрелками Конюшенного приказа дьяк. Потом на возках царёвы сёдла. За ними жеребцы: аргамаки и иноходцы. Сорок лошадей под сёдлами, наряд на них большой, цепи гремячие и поводные, кутазы и наузы[103], сёдла покрыты покрывалами цветными, золотом расписаны, за ними рынды с топориками на белых конях. Далее царёва карета, со всех сторон окружённая конными боярами. Карета — раззолоченная материя, кони с немецкими перьями. С царём в карете четверо ближних бояр. Следом карета царевича, тоже шестерней. С ним сидели его дядьки окольничие. За ними ехали оставшиеся бояре, окольничие, стольники, думные дворяне. Далее в кафтанах ехали большие и меньшие царевны с мамками, постельницами, боярынями. За ними возок с карлицами. Затем казначеи, вновь рейтары, и замыкали стрельцы. Вся эта кавалькада, сопровождаемая невообразимым шумом, проследовала в Кремль.

Царевич Фёдор вышел из кареты и, вместо того чтобы со всеми идти в Успенский собор к заутрене, отправился в свои покои. Больные ноги не давали ему отстоять даже торжественную службу. Его личный поп Ефстафий уже возился в мрачной церковной светёлке, подливая масло в лампадки, и, когда вошёл царевич, начал службу. Фёдор гол и резное кресло. Позволение сидеть во время службы он получил от патриарха. В молельне было душно, пахло воском и ладаном. Царевич почти не слышал перекатистого баса попа, думая о своём.

«Латинянские безбожные философы приписывают открытие философии древним язычникам, грекам-варварам, указуя ещё и на фракийца Орфея, называя его философом, и притома древнейшим.

Можно ли воопче называть философом человека, который говорит о богах так, как он. Да и воопче, не знаю, как назвать человека, который бесстыдно приписывает богам все людские страсти, в том числе такие мерзкие дела, которые честному человеку и на язык не придут, не то што на ум. Сказание гласит, что Орфей был растерзан женщинами, но в македонском городе Дие есть надпись о том, што он погиб от молнии. Бог сам, своей рукой покарал безбожного язычника. Бог един в трёх лицах, помыслы его не сравнимы ни с чем. А философия началась от его откровения, записанного пророками и собранного в Священное Писание — Библию».

Фёдор вперил в попа долгий невидящий взгляд и долго не отводил.

«Он ведёт службу, выводя заученные слова, не вникая в их смысл. Но он ещё ничего. Половина священников неграмотны, не токмо не задумываются о слове Божьем, но и службу ведут, как кому заблагорассудится. Отец пытается преобразить церковь. Для этого нужны церковные школы, а не споры о том, как креститься, двуперстно или трёхперстно. Однако у некоторых Бог в душе, и никакая школа ничего не сможет изменить и ничего добавить. Господи, как страшно, я сам ничего не знаю».

Отец Ефстафий окончил службу и начал причащать царевича. Фёдор молча проглотил просвирку, поднялся и вышел из маленькой комнаты и, не снимая праздничных одежд, опираясь на посох, проследовал в трапезную палату.

В честь нового года государь Алексей Михайлович дозволил Григорию Григорьевичу Ромодановскому, как старшему в роде, именоваться Ромодановским-Стародубским, но единственному, чем вызвал ссору между боярином князем Григорием и его племянником, боярином князем Юрием, который утверждал, что он почти равный с дядей по возрасту, является единственным сыном своего отца, в то время как его дядя был восьмым сыном. На ссору никто не обратил внимания.

Также объявили о том, что у царевича Фёдора теперь будет отдельный, собственный двор, что вызвало беспокойство среди бояр и стольников, переживающих за то, чтобы пристроить родственников, кои ещё не имели мест при дворе.

В трапезной было празднично убрано. Пиршие столы блистали золотой и серебряной посудой, переполненной всевозможными яствами. Слева от царского стола стоял стол, за которым сидели патриарх, митрополиты, архиепископы и епископы. Справа за столом сидели бояре и стольники.