Несчастливой любви не бывает (сборник)

История Грегора Замзы вообще была не в кассу. Проснулся, мол, однажды молодой мужик и обнаружил, что превратился в насекомое. И не маленькое, как все нормальные насекомые, чтоб – порх – и улетел, а огромное, в свою человеческую величину. Семье, конечно, мало не показалось. А самому Грегору тем более. Ясное дело – все надо было воспринимать как метафору. В переносном смысле. Никто ни во что не превращался. Просто сам Кафка (автор) был сумасшедший. И отравлял своими писаниями жизнь себе и другим.

Но у нее-то все по-настоящему! И она не чокнутая какая-нибудь. Образованная женщина. На работе ценят. Новый проект под нее запускают. И никому не расскажешь – не покажешь! И книги эти проклятые ничего хорошего не сулят. И в кино – одни мутанты – докаркались!

Девочку свою любила до самозабвения. Каждый шаг просчитывала.

Через несколько относительно спокойных лет пришлось пережить горечь предательства. И уж от кого не ожидала – от собственной матери, единственной девочкиной бабушки. Случайно заскочила домой в неурочный час, словно толкнуло что-то, никакой необходимости не было. Вбежала в комнату, и в глазах помутилось: ребенок под потолком, крылья лучезарятся – вьется вокруг люстры, сияющей всеми лампами, как мотылек. А на диване бабка довольная сидит, улыбается, как маразматичка конченая.

Как она не закричала – до сих пор непонятно. Включился материнский инстинкт, обозначивший все опасности: девочка могла от крика упасть или от неожиданности подлететь слишком близко к лампочкам и опалить свои несчастные крылья.

Девочка первой заметила мать. С высоты-то!

– Мам! Смотри, как у меня получается! – бесстрашно крикнула она и кувыркнулась в воздухе.

Кувырок вышел точный, расчетливый. Ясно, что тренировалась регулярно.

– Тельцу же надо давать подышать, – оправдывалась потом бабка. – Раз она такая уродилась, пусть хоть порадуется.

Только какая радость могла возникнуть от распущенности, от несоблюдения дисциплины и неучета реалий жизни? Ей ведь жить среди людей, а не среди райских птичек. Никакой эльф не прилетит. Личное счастье самой придется завоевывать. И неуместным выпендрежем ничего не добьешься.

Пришлось установить видеокамеры – никаким словесным посулам и клятвам мать не могла себе позволить поверить. Конечно, во время прогулок наблюдение возможным не представлялось, но не настолько же бабуля была не в себе, чтобы собственную внучку подвергать публичному поруганию ради эфемерной идеи о дышащем детском тельце.

Девочка замкнулась. В школе училась средне, никаких особых способностей не проявляла. Математика – с двойки на тройку, книжек вообще не читала, от физкультуры была освобождена (мать добыла справку во избежание обнаружения сами понимаете чего). Есть талантливые бегуны. Они ничего больше не умеют – только быстрее всех бегать. Получают свои медали, пользуются почетом и уважением. А свяжи бегуну ноги! И пусть себе живет бездарью и двоечником, до которого никому дела нет. Или на музыканта наручники надень пожизненно. Тоже проявится довольно ограниченный субъект без искры Божией. Ну вот! А тут крылья – и летать не смей. Откуда взяться радости и ощущению перспектив?

Что-то в подобном роде до матери стало доходить. Стала она отправлять бабушку с дочкой на каникулы в дальние страны, на пустынные острова. Девочка возвращалась совсем другой. Живой, настоящей. Но уже через несколько дней дома мумифицировалась и становилась собственной тенью.

На старом заброшенном дачном участке построили дом с высоченными потолками. Там тоже можно было… гм… упражняться. И все бы ничего. Но человеку всегда мало того, что он имеет. Вечная история про рыбака и золотую рыбку. Получил одно, сиди и радуйся. Но сразу становится скучно и мало и требуется еще и еще. Разрешили летать – резвись под потолком, раз без этого не можешь обойтись. Но дочь, как темнело, выбиралась на балкон, а оттуда устремлялась в такие выси и дали, что, казалось, не вернется больше, заблудится в воздушном океане, не различит родной дом среди верхушек одинаковых деревьев. Правда, был у нее дар – находить дорогу. Ни разу не сбилась, не заблудилась. Мать, ожидая, в небо никогда не смотрела: боялась собственного ужаса – беззащитная дочь в воздухе и эти противоестественные, не нужные человеку органы движения, полученные девочкой неизвестно за чьи грехи.