Поначалу карен-христианин отнесся к внезапно появившейся служительнице культа с подозрением, но, послушав ее спокойные, умиротворяющие речи, кивнул и даже опустился на колено, прося матушку-настоятельницу благословить его. Затем он осадил продолжающих буйствовать напарников. Это заставило их переключить внимание на монашку. Впрочем, на грубых физиономиях был явно написан скепсис: абстрактная христианская проповедь любви к ближнему на них действовала недостаточно эффективно. Дискуссия возобновилась, перейдя, очевидно, к более философским вопросам типа: «А есть ли бог!» или даже «А если есть, то какой из них лучше?» Настоятельница умело и хладнокровно провела первую часть сеанса религиозной пропаганды, после чего, коротко глянув на часы, обернулась к машине и подала сигнал.
Иван, незаметно хрустнув под приборной доской костяшками стиснутых кулаков, шепотом бросил в заднее окошко:
— Ну, я пошел. Миссионерство миссионерством, а без мордобоя-то все равно не обойдется.
И выпрыгнул из кабины.
Монашки-диверсантки также дисциплинированно начали действовать по своему плану: те, которые уже высыпали из кузова, сдернули чехлы с установленных на бортах ящиков. Это оказались изрядные музыкальные колонки, совмещенные со светомузыкой. Яркие лампы вспыхнули в лад мощным начальным аккордам некоей мелодии, заставившей колонки задребезжать и запрыгать. Полированный центральный крест, смонтированный на ковчежце, который, как теперь стало ясно, представлял собой мощный музыкальный центр и усилитель, тоже взорвался переливающимся узором из лампочек, представляя собой в наступающих сумерках поистине великолепное зрелище.
Послушно устроившаяся возле креста Акеми, едва услышав вступление, вздрогнула, удивленно распахнув глаза и глядя, как мерцают огни самого настоящего диджей-пульта. Словно насмешливый дьявол превратил объект культа своего врага в орудие праздной веселости. Зазвучала музыка. Знакомая, чертовски знакомая музыка. Стоявшая рядом Кейко моргнула, все еще ничего не понимая.
— Да это же… — выдохнула Амико. — «Иисус Христос — суперзвезда»…
— А?! — встрепенулась Кейко.
— Финал, — странным шалым голосом сказала Акеми. — Сейчас будет партия Иуды.
Знакомая старомодная гитара из эпохи диско и поздних лет классического рока. Стена звука на заднем плане, где-то совсем далеко. Ожидание, томление, катарсис восприятия, когда где-то внутри, вдоль позвоночника проходит искра, возгоревшаяся из красоты.
Она чувствовала. Даже теперь, изуродованная внутри и снаружи проклятой бедой, смертью и кровью, она все еще чувствовала.
Непонятно, загадочно и таинственно было все. Откуда в руке майорши вдруг появился маленький, но достаточно профессиональный радиомикрофон? Почему и зачем у китайской диверсантки прорезался пусть и не слишком сильный, но вполне эстрадный голос, и умение двигаться, словно на сцене? Для какой надобности ее подчиненные-монашки разучивали кордебалетную хореографию, долженствующую служить обрамлением для этой престранной солистки? Почему, наконец, эта гротескная странствующая труппа выбрала именно эту, цинично-развеселую и болезненную заключительную арию из полузабытой уже нынешними поколениями рок-оперы?
Зачем вообще весь этот цирк, зачем эта вакханалия громыхающих колонок и цветомузыки в быстросгущающихся тропических сумерках забытой богом земли?
Замершие от удивления зрители испытывали сильнейшее желание протереть глаза и ущипнуть себя, чтобы проверить: на том ли свете они еще находятся?
От образа сдержанной, холодной и суровой настоятельницы-майорши не осталось ровным счетом ничего. Совершенно перевоплотившись, словно с треском и хрустом ломая все, что до поры окружало ее, Шун Ци вознесла к равнодушным небесам пронзительный, вкрадчиво-богохульный речитатив Иуды:
Пританцовывая, она обошла кругом совершенно сбитых с толку каренов, и вдруг прыгнула прямо к застывшему возле водительской дверцы ЗИЛа озадаченному Ивану. Резко схватив его за воротник, китаянка потащила его к себе, выкрикивая практически в лицо: