Несчастный случай? Или…

Трещина в отношениях внутри семьи, которая со временем разрослась в непреодолимую пропасть. Выжигающая внутренности ненависть ко всему необычному, к чему стремилась любимая сестренка. Ярость, пожирающая изнутри, злость на тех, кто забрал все нормальное из их жизни, отдав в замен отстраненность родителей, сияющий блеск зеленых глаз Лили, направленный не на нее, а на тех, других.

Все это жгло и терзало юную Петунию, разрастаясь все больше, вместе с ее взрослением. Заглянув в самые потаенные слои подсознания, в мысли, которые она прятала даже от самой себя, Северус узнал, что невозможность столько лет забеременеть, она связывала с пустотой внутри, которая осталась взамен любви и привязанности, отобранной у нее волшебным миром.

И вот, когда боль почти улеглась, когда нашелся человек, подаривший заботу и ласку, когда спустя долгие пять лет после замужества, удалось родить ненаглядного и отчаянно любимого сына, опять все пошло наперекосяк.

Смерть сестры. Появление племянника-волшебника, подброшенного, как безродного щенка, на порог дома.

Мучительное объяснение с мужем. Нежелание снова окунаться с головой в непонятную ей реальность. И страх, удушающий страх, что случится плохое. Ненависть, много ненависти, снова и снова опустошающей душу.

Пострадавшей стороной на этот раз стал маленький мальчик, который посмотрел на нее глазами любимой сестренки в то первое утро, когда она держала трясущимися руками сверток из пеленок.

Она так и не смогла ему простить: ни смерти сестры, которую, несмотря ни на что, все еще любила; ни страха, ни соприкосновения с миром, о котором она хотела забыть навсегда.

Ни она, ни ее муж, ни разу не приласкали живого и непосредственного поначалу малыша.

Ни разу не пожалели его, когда он страдал от ночных кошмаров, просыпаясь в своей коморке, в старой коробке от телевизора, потный, с трясущимися от страха маленькими ручками и подрагивающими губками, с которых, по их мнению раздавалось омерзительное хныканье, тогда как мальчик пытался лишь позвать свою мамочку, упавшую на пол и почему-то не поднимающуюся с пола после ярко-зеленой страшной вспышки.

Ни разу не взяли на руки, когда он отчаянно заходился плачем, терпя жар и боль во время редких болезней. Ни разу не помогли подняться, когда он сам, без чьей-либо помощи, которую и ждать-то было неоткуда, и ребенок это быстро понял, учился ходить и неуклюже падал на попку, набивая синяки и шишки на худеньком тельце.

Ни в праздники, ни в будни с юным подкидышем не разговаривали, ни называли по имени. Даже странно было, что он вообще научился разговаривать, и иногда, очень редко, что-то тихо лепетал в ответ на окрики или приказы тети и дяди, или обращался к сводному брату, умоляя того не бить его слишком сильно или не отбирать какую-нибудь сломанную игрушку, которую, не послушавшись, выуживал из мусорного ведра, чтобы поиграть украдкой. Малыш знал, что его слова не помогут, его все равно накажут и за игрушку, и за то, что посмел брать вещи без спроса, и за попытку возражать. И, тем не менее, где-то находил в себе силы, чтобы делать это.

Снейп видел, что чем сильнее старшие Дурсли ненавидели и выплескивали свою ненависть на Гарри Поттера, тем больше любили и баловали своего единственного сына Дадли.

Это было странно. И где-то глубоко в душе сама Петуния понимала, что до такой степени ненавидеть одного и одновременно до безумия любить другого ребенка, просто неестественно. Но сын Лили с первого дня появления в доме стал для нее проклятым выродком, олицетворяющим все, чего она боялась, все, что она ненавидела. Тогда как собственный сын являлся долгожданным солнышком, ярче которого на свете и не было.

И, что самое главное, Вернон полностью разделял ее точку зрения. Разделял и одобрял ее поведение, едва ли не заходя еще дальше в своей неприязни.

Вернон старался не замечать подкидыша, когда тот был совсем маленьким, но чем старше Поттер становился, тем больше затрещин и тычков тому доставалось за любой звук, изданный не вовремя, за любое движение, даже за то, что тот смел показаться ему на глаза, когда его не звали.

Петуния же, наоборот, старалась не прикасаться к нему. И едва тот вырос из пеленок и кое-как сумел одеваться сам, вообще не трогала его. Свою нелюбовь она выказывала полным безразличием и игнорированием: не отвечала на вопросы, которые тот иногда осмеливался задавать, не разрешала есть вместе с ними. А еще она заставляла этого оборванца (одежду, достававшуюся Гарри, действительно, сложно было назвать нормальной, после того, как ее изнашивал непоседливый Дадлик) убираться в ванной, чем, собственно, тот и занимался вместо завтрака в день своей гибели.

* * *