Несгибаемые

Обращаясь с просьбой разобраться по делу отца к верховному прокурору страны, мама писала: «Мой муж преданный, чуткий человек из трудового народа, несмотря на свои честные и уважаемые заслуги, по заочному решению тройки при закрытых дверях осужден и оставил нас – такое большое и бессильное семейство: измученную болезнями жену, малых детей, которых воспитывал и учил в революционном духе. Они стали пионерами и комсомольцами, отличниками учебы. Не имея никакой помощи и поддержки, без кормильца и воспитателя – отца они зачастую бывают голодными и холодными. Что же теперь, я, не способная из-за болезни к физическому труду, должна с ними погибнуть?»

И далее…

«Не могу согласиться, что в Советском Союзе может существовать закон, допускающий издевательство над трудовыми людьми, бросать на погибель их детей…»

Значит, существовали такие негласные изуверские законы! С трибун звучали громкие слова о том, что Сталинская Конституция провозглашает защиту прав людей и страна «строит самое справедливое общество на земле». А на деле процветали клевета, зависть, желание выслужиться, которые могли не только уничтожить человека, но и являлись для кого-то нормой жизни и успешного карьерного роста.

А как жить с отметиной детей «врага народа»?

Одни, зная добрые устои нашей семьи, жалели нас, сочувствовали, старались по-возможности поддержать, помочь. Другие, наоборот, – стремились унизить, оскорбить и при любом удобном случае напомнить: кто мы такие.

Первым в жернова этих унижений попал старший брат – Рогатин Иван Николаевич. В 1941 году он с отличием окончил среднюю школу и подал документы в институт железнодорожного транспорта. Ему отказали с формулировкой: сын «врага народа». А когда вместе со всем мальчишеским выпуском класса Иван попросился на фронт, его одного, как неблагонадежного, вместо действующей армии направили на Урал в строительный батальон. Там, работая на мерзлоте, он заболел крупозным воспалением легких. И лишь после госпиталя в 1942 году попал на передовую и до конца войны воевал. Участвовал в боях на Курской дуге, форсировал Днепр, освобождал Украину, Румынию, Венгрию, Чехословакию, Германию. Многократно награждался. Прослужив в армии в общей сложности 51 год, в звании генерал-майора он ушел из жизни.

Влияние «добрых и злых гениев» семьи ярко отразилось на судьбе старшей сестры – Рогатиной Клавдии Николаевны. Характер у Клавы исключительно доброжелательный. Красавица, певунья – она была заводилой школьной жизни. И когда с переходом в старшие классы встал вопрос оплаты за обучение, не только семья, но и руководство школы ломало голову, как решить эту проблему. Директор предложил ей поработать старшей пионервожатой.

Великая Отечественная война застала Клаву в этой должности в школе. И когда под Смоленск направили в помощь фронту отряд девушек-старшеклассниц на рытье противотанковых укреплений, то во главе его была эта шестнадцатилетняя девочка.

Не добрались девушки до линии фронта. Где-то под Воронежем их высадили из эшелона в поле под бомбами и обстрелом фашистских самолетов. Вместе с толпами беженцев, превозмогающих зной и холод, полураздетых, голодных, перепуганных девчонок – всех она привела обратно домой.

В 1944 году Клава вышла замуж за секретаря райкома комсомола Александра Андреевича Сухарева. Этот райком был в этом же поселке, поэтому все знали историю нашей семьи. Шесть лет А.А. Сухарев проработал в должности первого секретаря Тамбовского обкома комсомола. Заслужил уважение и любовь актива. Был на хорошем счету у партийного руководства области.

Но вот в 1949 году в газете «Правда» появилась статья, в которой коммунист Сухарев обвинялся в обмане партии как утаивший факт, что его жена является дочерью «врага народа». Лишь с третьей попытки голосования пленум освободил его от работы.

Пожалуй, каждому из нас – детей этой трудолюбивой и дружной семьи пришлось пронести на себе клеймо «врага народа» – изгоя общества.

Когда мне исполнилось 14 лет, я, как и все ребята в классе, подал заявление о вступлении в ряды ВЛКСМ. На комсомольском собрании в школе приняли всех. Готовились к бюро райкома комсомола. В назначенный день мы столпились у дверей кабинета. Приглашают меня. И сразу вопрос:

– А где твой отец?

– Он сейчас в тюрьме, – отвечаю.

– Как! – восклицает товарищ из райкома партии. – За что осужден? Какая статья?

– 58, пункт 10, – заикаясь, говорю. Эти цифры, как у узников концентрационного лагеря, были выжжены у нас, только не на руке, а в сердце.

– Так это – враг народа! И ты хочешь пролезть в комсомол?

Затем, подумав, добавил:

– Товарищ Сталин говорит, что сын за отца не отвечает, но ты, верно, письма отцу пишешь и врага народа дорогим папочкой называешь? Я бы тебе посоветовал отказаться от такого отца. Вот тогда мы откроем тебе дорогу в ряды Ленинского комсомола.

Вышел я из кабинета, как оплеванный, готовый провалиться сквозь землю, пристыженный, убитый горем, не зная, куда спрятать глаза. Ведь я один из всех товарищей оказался не принятым. И такое… говорили о моем любимом отце! Недопустимо, ужасно, несправедливо!