Несгибаемый. Враг почти не виден

Но именно в тот момент, когда Петр хотел уже приступить к воплощению своего намерения, он вдруг осознал, что ситуация серьезно изменилась. Он больше не был загнан в угол. У него появился выбор. Если он пустит в ход заточку, тогда выбора уже не останется и его могут привлечь за убийство, после чего прямая дорога на каторгу. Ни о какой ссылке речи идти уже не будет.

Конечно, оставлять у себя за спиной тех, кто желает тебе погибели, глупо. Но с другой стороны, если Пастухов окажется в числе ссыльных, то и шансы встретиться с ними вновь слишком малы. Нет. Однозначно все говорит о том, что использовать радикальные меры нежелательно.

Сжимая заточку, Петр застучал в дверь ее деревянной рукоятью, призывая надзирателей. Потом посмотрел на оружие в своей руке и, поспешно отерев рукоять рубашкой, отбросил его в сторону. Мало ли как тут у них все поставлено. На противниках, конечно, резаных и колотых ранений нет, и все же лучше будет, если никто не сможет привязать к нему хоть какое-то оружие.

Петр с опаской посматривал на приходящих в себя уголовников. Получивший по затылку сел, привалившись к стене и обхватив голову. Недолго думая Петр снова отправил его в нокаут. Вот ведь какая крепкая башка. Остальные пребывали без изменений.

Вскоре в коридоре раздался топот сапог. Причем бежали не двое и не трое. Как видно, слетелись надзиратели из соседних галерей. Глазок на двери открылся, и из-за нее послышался требовательный голос:

— Отойти от двери. К стене, руки за голову. Стань правее, чтобы я тебя видел.

Наконец дверь отворилась, и в камеру ввалились четверо надзирателей. Петра тут же повалили на пол и заломили руки. Несколько секунд, и запястья оказались связанными концом веревки. Угу. С наручниками тут пока как-то не очень, но зато руки вязать наловчились на раз. Не миновала чаша сия и тех, кто пребывал в беспамятстве. А и правильно. Кто знает, чего от них ждать. Эвон одних заточек валяется четыре штуки. Да и свалка тут была однозначно не рядовая.

— Что тут произошло? — строго поинтересовался тот самый надзиратель, что определил Петра не в его камеру.

— А это нужно тебя спросить, — глянув ему прямо в глаза, без тени страха произнес Петр.

Вот кого-кого, а этого детинушку он бы на тот свет отправил. Никаких сомнений по поводу того, как именно Иван узнал о том, что это Петр пристрелил Сундука. А может, это все и ерунда. Просто урке нужна была причина, озвученная для кодлы. А дальше он действовал в сговоре с надзирателем. Скорее всего, именно так и обстояло. Но где и когда Петр умудрился перейти дорожку этому цепному псу самодержавия? Чтоб ему пусто было.

Хм. Н-да. Нет, сейчас его кончать, пожалуй, лишнее. Хотя и не факт. Кто сказал, что надзиратель не оставит свои попытки? Он имеет желание и возможности, а потому куда опаснее, чем вся эта кодла. Так что, возможно, имеет смысл все же кончить его и получить срок на каторге, чем ждать удара в спину. Человек пока живет, надеется, в том числе и на самой вонючей и холодной лагерной шконке. А вот мертвые — они уже ни на что не надеются.

— Повторяю вопрос. Что тут произошло? — потребовал ответа надзиратель.

— Объясняю. Один шибко умный надзиратель затолкнул меня не в мою камеру, где меня отчего-то решили прирезать. Пока у них ничего не получилось. Счет в мою пользу.

— Умный, да?

— Да уж не дурак. И учти, господин надзиратель, еще раз ошибешься с камерой, уже не отмоешься. У меня слишком хороший адвокат.

Н-да. Не ошибся. На этот раз Петра уволокли в карцер. Ч-черт. Нет. Однозначно — нужно следить за своим языком. Не хватало еще получить в суд ходатайство от начальника тюрьмы относительно неуживчивого арестанта. Это точно скажется далеко не самым положительным образом на его будущем пребывании в ссылке.

Хм. А жаль все же, что при всем своем прагматизме Аркадий Петрович категорически не согласен иметь дело с взятками. Весь успех его адвокатской деятельности является результатом его профессионализма. Он выигрывает процессы, а не решает вопросы. А как было бы хорошо: сунул мзду судье — и получил желаемое. Вот только от кого ни попадя судья не возьмет.

В карцере Пастухов провел пять суток. Не сказать что условия были столь уж невыносимы, но и приятными их не назвать. У него отобрали его одежду, в которой Петр пребывал ввиду того, что приговор еще не вступил в законную силу. Потом обрядили в тюремную робу, не первой свежести и не по размеру. Ну да хотя бы в чистую. На ногах вместо сапог оказались неудобные башмаки без шнурков. Хорошо хоть размер большой.

Прогулок и свиданий Петра лишили. Это несколько напрягало, но все же было не смертельно. Куда хуже то, что кормили его лишь раз в сутки, и то выдавали только по половине буханки черного хлеба и литру воды. Что ни говори, но поесть он любил и в камере у него всегда было что-нибудь вкусненькое. Отчего бы и нет, если средств на это вполне хватало и не было запрещено тюремным режимом.