Нешкольный дневник

Ну вот, подумал я тоскливо, сейчас и предстоит мне разворот по наезженной схеме, который увенчается переломанными ребрами или вообще — реанимацией. Я повернулся и, слащаво, преданно глядя в глаза Костику-Мефодию (меня чуть не вырвало от собственного притворства и лебезиост — от слова «лебезить»), сказал:

— Вы меня звали?

— Ты ведь Рома-сутер? — сказал тот. — Ты же был два года назад на гаишном торчке у выезда из города, а?

— Нет, я никогда не работал в ГАИ, — играя под дурачка, вежливо сказал я.

— Конечно, не работал! — заорал он. — Какой ты мусор, ты же сутер! Одной гнилой блядской породы, но все-таки ты вообще конкретное чмо! (Аргументация у Костика-Мефодия вообще всегда была исчерпывающей.) Ты мне тут порожняк не заряжай, бля!.. Я тебя, в натуре, спрашиваю, ты тут ля-ля не гони!

Вышел Кирилл Сергеевич и, не сказав ни слова, молча задвинул мне в челюсть. Удар был такой, что я отлетел к двери.

— Че с ним базарить, — кратко и без аллегорий изъяснился Кирилл Сергеевич, — пусть валит, парашник, пока цел. Ишь разговорился, бля! Я таких говорков еб с бугорков, а на ровном месте — штук по двести! Ясно? Западло с сутерами базарить, Костян.

Наверно, такой лаконичной и образной речи Кирилла Сергеевича обучили в психиатрической клинике, куда по моей наводке засунула его два года назад пара пьяных санитаров. Кстати, меня он не узнал и не вспомнил, иначе одним ударом не ограничился бы.

Кирюха ушел в комнату. Оттуда раздался тихий, захлебывающийся голос Кати. Я невольно похолодел, Мефодий широко шагнул ко мне и прошипел:

— Ты не думай, что я тебя забыл. Мы с тобой еще рассчитаемся. Тварь!

От него пахло бухлом и какой-то псиной.

— Рассчитаемся, — повторил он.

— И с Катей тоже, — не выдержал я, — или ты уже с ней рассчитался, а? Сполна, что она теперь, твоя бывшая, на панели кувыркается? Надо быть очень крутым мужиком, чтобы не суметь защитить свою женщину, да? Тихо спустить в штаны, да?

Зря я это ему сказал. Наверно, он даже не ожидал, потому что выслушал все до конца. У него рожа сразу же побагровела, и, если бы дверь была заперта на пару хитромудрых замков, а не открывалась простым поворотом ручки, он, наверно, размазал бы меня по двери. А если бы и не размазал — я-то тоже был уже далеко не прежний «шестнадцатилетний сутенер», заматерел, — то набежали бы на помощь и — «сутер поганый, бакланье помойное, поднял лапу на бригадира!» — арриведер-чи, Рома. Урыли бы меня самым простым и незатейливым способом, и только-то. А так я вынырнул в подъезд перед самым его носом, слышал еще, как с треском влепился его кулачина в дверной косяк Я с грохотом скатился по ступенькам, едва не вырвав пролет перил, чуть не сшиб с ног загулявшую старушку, которая не иначе как моталась по старичкам, если возвращалась домой в начале двенадцатого. Старушка прокудахтала что-то осуждающее, а сверху, из квартиры Хомяка, на меня обрушилось тяжеловесное, угрожающее раздавить меня — клопа:

— Ты, чмо болотное, больше не жилец! Я твои мозги по стенкам размажу! Я тебе яйца в жопу затолкаю! Я тебе, хуйня сопливая, покувыркаюсь!..

«Каюсь-каюсь-каюсь», — гулко, печально ответили стены пустого предночного подъезда. Я выскочил на улицу и остановился, переводя дыхание. Конечно, ничего нового я не услышал. Каждый брателла почитает за долг пообещать «поганому сутеру» кучу благ, как вышеупомянутое размазывание мозгов и проч. Другое дело, что мне еще предстоит вернуться на эту квартиру. И уж совсем другое дело — это то, что там я оставил Олесю и Катю. Лучше бы там была толстокожая Василиса, что ли, лучше бы я вправил в формат этой чудной бандитской тусовки Ирину, самую безмозглую проститутку, которую иначе как тупой блядью никто и не титуловал. Она бы просто не доперла, в чем дело, и в этом ее счастье. Но тут, как назло Олеся и Катя-Ксюша. Хомяк, как держатель «крыши», конечно, может и вмешаться, но ему Олеся и Катя абсолютно по барабану, даже с тем, что Катя от него беременна.

Жирный ублюдок!

Но самую большую злобу вызывал, конечно, Мефодий. Выставить на групповичок свою бывшую девушку, которая и на панель-то попала не без его, Константина Владимировича, активного участия — это надо уметь!

Я побрел к машине, где меня дожидался Витя.

— Ну что? — спросил он тревожно. — На тебе лица нет, — после паузы объявил он, потому как я молчал. Наконец ответил:

— Хорошо хоть, что башка на плечах осталась. Там у Хомяка ошиваются Костя-Мефодий и Кирюха. Помнишь, два года назад, КПП?

Часы ожидания длились как вечность. И пусть говорит какой-то Катькин философ, что вечность имеет обыкновение очень быстро проходить, для нас она тянулась бесконечной чередой… я-то хоть подзарядился продукцией близлежащего ларька, сбегав за водкой и пивом. А Витьке нельзя было. Узнай о том, что он пил за рулем, Ильнара Максимовна, ему несдобровать. Выпил — значит, подверг потенциальной опасности и себя, и ее, и девочек Весь состав.

И вот наконец пять. К тому времени я уже изрядно накачал себя бухлом. Пит водку из крышки термоса, заедая ее яблоком.