Несколько дней из жизни следователя (сборник)

Владимир Георгиевич нашел в деле фотографию места происшествия, ткнул в нее пальцем:

— Видите, ноги вашего отца торчат из-под одеяла. Выходит, что одеяло-то вы не трогали, Борис Александрович...

Ветров молчал.

Гольст закрыл папку.

— Я думаю, фактов достаточно, — спокойно сказал он. — Вы запутались.

— Вовсе нет!— Ветров вскочил со стула.— Все, что вы говорили и пытались доказать,— сущая ерунда! Я могу эти же факты истолковать по-другому! Да, да! И не думайте, что напали на сосунка!—он распалялся все больше.

— Уверяю вас, я так не думаю,— не повышая голоса, ответил следователь.— Вы тщательно готовились к преступлению. Все использовали. Мнимую распущенность вашей сестры, мнимую шизофрению отца... Вы даже изучали книги по криминалистике и другую юридическую литературу. Я ознакомился с ней у вас дома. В частности, с уголовно-процессуальным кодексом, что стоит в книжном шкафу. Он заложен- на той странице, где говорится о прекращении уголовного дела. Кстати, день, когда дело о гибели ваших родителей было прекращено, вы пышно отметили в ресторане со своим другом Полонским. Не так ли?

— Не помню,— буркнул Ветров.

— Зато это хорошо помнит ваша знакомая, Стелла Виноградова. Вы тогда говорили, что теперь у вас в жизни есть все: деньги и свобода.

— Мало ли что можно наболтать, будучи под градусом. Знаете, если цепляться к словам...

— Слова словам рознь,— заметил следователь.— В тот же вечер той же Виноградовой вы заявили, что убийца часто попадается потому, что, совершив одно преступление, боится совершить Другое. А своей жене как-то- признались,— Гольст открыл дело на нужном месте и процитировал: «Если мне понадобится убить своих врагов, я полгорода перестреляю. Мне убить человека ничего не стоит».

— Пустая бравада!—запальчиво произнес Ветров.

— Но вы пошли-таки на убийство.

— Господи! Подумайте сами, что я выигрывал в случае смерти родителей? Я ведь зависел от них. И материально, и, если хотите, морально... В конце концов, я по-настоящему любил их. Это подтвердит каждый, кто знает нашу семью. А Ларочка! Я в ней души не чаял!

— Вы говорили людям другое, — Гольст полистал дело. — Вот, например: «Мой отец как Плюшкин: тащит всякое барахло в дом. Над ним смеются».

— Кто это наклеветал?

— Это показания бабы Мани, тети вашей матери. Она же сказала, что вы свою родную мать называли курицей. Неумная, говорили, женщина, не знает значения слова «утрировать»... И вообще ваши родители — цитирую — «глупые, тупые мещане, совсем не близки мне по духу»...

— Ну, знаете!— Ветров задохнулся.— А баба Маня, если хотите знать, вообще выжила из ума! Старческий маразм!

— Нечто подобное о родителях вы говорили еще Аделине Карповне, сестре отца, а также друзьям. Могу зачитать их показания.

— Не хочу слышать!—отрезал Ветров.— Завистники!

— О сестре вы тоже отзывались не очень-то нежно,— невозмутимо продолжал Гольст, листая страницы дела.— «Лариса — дура. Самое страшное, что с ней придется делиться дачей и всем, что останется после родителей».

— Кто?.. Кто все это выдумал?— Ветров от злости и волнения стал заикаться.

— Ваш приятель Геворкян. Эти слова вы сказали ему за три дня до убийства сестры.

— Врет!—выкрикнул Ветров.— Простить не может, что его девушка в меня влюбилась. Он меня ненавидит!,

— Я этого не заметил. Геворкян уважает вас. Кстати, он помог вам организовать похороны, присутствовал на них. Правда, его удивило, что вы тогда не пролили ни слезинки...

— Слезы — бабское дело!—парировал Ветров.— Я вообще не помню, когда плакал. Говорят, в детстве я тоже не...

— Да нет, Борис Александрович,— перебил Гольст,— плакали. И даже рыдали.

— Это когда же?— подозрительно спросил Ветров.

— Может, вы действительно не помните... А ваша тетя, Аделина Карповна, помнит. Вам было шесть лет. Вас повезли в Ялту. Мама и тетя. Отец выдал матери тридцать рублей, в старых еще деньгах, на мороженое и конфеты для вас. Мать истратила их по назначению. Вы же потребовали эти- тридцать рублей себе. Мол, отец дал их вам. Сколько Надежда Федоровна ни убеждала, что деньги истрачены на вас же, вы не хотели этого понять, кричали на мать, плакали...

— Я действительно не помню этого,— мрачно заявил Борис.— И не пойму, куда вы клоните.

— Все туда же... Объясняю: почему вы убили сестру и родителей.

— Из-за тех тридцати, простите, по-новому трех рублей? — усмехнулся Ветров.— Любой, даже малограмотный психолог посмеялся бы над такими выводами.

— Теперь сумма выражается куда более солидной цифрой. Одна дача сколько стоит! Кстати, какую цену вы запросили с Лебедянского?

— Кого-кого?— словно не расслышал Ветров.

— Лебедянского,— повторил следователь.— Который изъявил желание купить дачу.

— Да, я хочу ее продать,— с вызовом сказал Борис.— Что из этого?

— Странно. Если вы, как утверждаете, не убивали сестру и, естественно, не знали, жива она или нет, то как же могли начать переговоры о продаже дачи? Ведь Лариса по закону являлась такой же наследницей, как и вы.

— Во-первых, я еще раз повторяю, что никого не убивал. Во-вторых, сестра еще маленькая и, будь она жива, я стал бы ее опекуном...