Несколько дней из жизни следователя (сборник)

— Ваше дело, — вздохнул следователь. — Показания по существу обвинения давать будете?

— Не буду, — буркнул Сапогов.

— Хорошо, так и напишем: «От дачи показаний отказался».

— Все равно не поверите.

— Почему вы так считаете? Скажете правду — поверю.

— Не надо, гражданин следователь,— поморщился Сапогов.— Я знаю ваши порядки. Делай свое дело, а я помолчу покамест—может, что и вымолчу, всяко бывает.

И тут Петрушин вспомнил, вспомнил ясно и отчетливо. Нажав на кнопку и попросив увести Сапогова, он не спеша вышел из следственного изолятора, прошелся по улице, подышал воздухом. Куда торопиться, зачем? Это от него уже не убежит. Сегодня он не пойдет в Средний Каретный. Завтра, пожалуй, а может быть, послезавтра — в общем как дела позволят. Вечером Петрушин не выдержал и позвонил из дома Красину.

— Капитан? Советник говорит. Это не ты случайно утверждал, что убийцу тянет на место преступления? Нет? Ну и правильно. Никуда его не тянет. Это следователя тянет, грехи его тяжкие тянут. Подготовь на завтра понятых: буду изымать орудие, которое так позорно прошляпил. Пока.

Вот и гостиная. Кажется, что здесь он знает все и знает не хуже, чем ушедшие хозяева, а может быть, даже лучше, потому что облазил на коленках, обшарил, общупал все темные углы и закоулки. И все же одну вещь он выпустил из виду, хотя она находится на самом видном месте. Вот ведь как можно переиграть самого себя.

Часы. Старинные часы в медной оправе. Стрелки остановили свое движение на отметке 11 часов 43 минуты. Возможно, вместе с ними остановилась и жизнь Лели Ведниковой. На медных цепях медные гири ромбовидной формы в основании. Какой изощренный ум придумал эдакую, форму вместо проверенной веками цилиндрической? Такое могло породить только загнивающее, исчерпавшее себя барокко,

Петрушин осторожно снял гирю, взял двумя пальцами за ребрышки покрутил на свету у окна и трепетно опустил в полиэтиленовый пакет. Покрутил другую, заметил крохотное бурое пятнышко, подставил под косой свет — проявились два овальных следа с мелкими причудливыми штришками. Эту гирьку Петрушин не знал куда и положить. Метнулся на кухню, взял граненый стакан, опустил туда гирьку так, чтобы ни один штришок не потревожить. Все, больше здесь делать нечего.

— Вера Ивановна, давайте же наконец объяснимся. Муж ваш молчит, вы молчите, а нам что же делать прикажете?

Ведникова, злая и подчеркнуто безразличная, постно поджала губы.

— Я предъявил вашему мужу обвинение в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах. Это серьезно. Может быть, хоть вы что-то поясните?

— Не убивал он, — процедила Ведникова. — Мы взяли свое.

— Что вы взяли? — несколько растерялся Петрушин.

— Мы взяли свое, — упрямо повторила Ведникова. — Я одна у Лели была, значит, все мое.

— Вы поконкретнее можете? — нетерпеливо подгонял Петрушин.

— Поконкретнее, а потом под расстрел?

— Ну, это совсем не обязательно, — успокоил Петрушин как мог.

— Нет уж,—отрезала Ведникова.

— Послушайте, Сапогов действительно не убивал?

— Не убивал. Он взял имущество. Не взяли бы мы—все прахом бы пошло. Вы бы сами и растащили.

— То есть как? — опять растерялся Петрушин.

— Знаем как. В карман положили, и никто не заметил. А потом ищи-свищи.

— Значит, вы признаете, что взяли драгоценности из ящика?

— Взяли. И никого не спросили.

— Так... взяли. Вместе или один Сапогов?

— Я ему сказала — он взял. Так что, считайте, вместе.

«Это любопытно», — подумал Петрушин. При обыске Ведникова была огорошена тем, что в доме обнаружены драгоценности. Эта женщина не умеет играть, у нее все на лице. Значит, она действительно не знала, а сейчас выставляет Сапогова лишь исполнителем своей воли. Здесь не обошлось без советчиков...

— А когда взяли?

— Одиннадцатого, как узнали про убийство. Ключик от ящика в матраце хранился. Достали и взяли.

— Понятно... А чем ваш муж пятого июля занимался?

— Пятого июля он не убивал, а чем занимался — спросите у него.

— Вера Ивановна, надеюсь, вы понимаете, что даже в этом случае вы совершили хищение, кражу в крупном размере?

— Дело ваше, а только имущество это мое, я буду жаловаться прокурору.

— Ну как же ваше? —не выдержал Петрушин. — Ведь вы не заработали эти огромные ценности, вы их взяли даром, палец о палец не ударив. Это что же, справедливо, по-вашему?

— А Леля их заработала? Заработала?! Стало быть, если у нее имелась бумажка, то все по справедливости, а если нет бумажки, то в тюрьму? А Анна Ивановна заработала? Как же, перетрудилась. С мое бы постояла у прилавка в грязи да в гнили. Вы поглядите на мои руки, их уже никакие кремы не берут. «Не заработала»...

— И что же вы хотели делать с этими деньгами?

— Кремы французские покупать! Устраивает?

— Ну хорошо, — невпопад заметил Петрушин, не зная, что и сказать. — Да, а с той брошкой, о которой вы говорили, все выяснилось. Ее ваш муж украл и сознался уже, — сообщил Петрушин не без скрытого злорадства и желания отыграться.

— Дурак, что с него возьмешь,—равнодушно отреагировала Ведникова.