Несколько шагов до прыжка (СИ)

Вообще говоря, такой откровенной и явной поддержки Ньют от Персиваля не ожидал. Он думал, что ему дадут прийти в себя, никак не потревожив, максимум — заглянут в тренерскую, принесут стаканчик пресловутого какао, оставят на журнальном столике и уйдут. И только потом — начнут разговор, будут искать корень проблемы, похлопают по плечу, объяснят, что он делает не так…

Персиваль вёл себя, мягко говоря, странно. Это был не первый срыв Ньюта за все четыре года их сотрудничества, и ни разу до этого Персиваль его не обнимал, не прижимал к себе, не гладил по спине и по голове, и уж тем более — не называл «своим хорошим». Последнее вообще не хотело укладываться у Ньюта в голове, и если бы он был чуть более мнителен, то списал бы это на то, что ему померещилось и послышалось. В таком состоянии что только ни покажется…

Но он был бы готов поклясться, что Персиваль это произнёс.

Ньют перевернулся на спину и уставился в потолок, как будто бы там мог быть написан ответ на вопросы «Что это было?» и «Что теперь делать?» Потолок ответил ему безупречной белизной и яркой полосой от света фонаря, пробивавшегося через щель между задёрнутыми шторами. Значит, ответы нужно было искать самостоятельно.

И вот что его дёрнуло просить Персиваля отработать прыжок вместе? Конечно, это было распространённой практикой, в своё время Дамблдор тоже с ним прыгал — правда, тогда всего-навсего сальхов — и сам Персиваль именно подобным образом демонстрировал Патрику риттбергер, но ни Ньют с Дамблдором, ни Патрик с Персивалем после отработки элемента не входили в позицию для следующего, словно на реальных соревнованиях. Словно реальные партнёры.

Ньют вздрогнул и натянул одеяло чуть ли не подбородка, хотя прекрасно знал: странно холодное начало мая точно не было причиной его дрожи.

Он пытался убедить себя, что Персиваль сделал бы это для любого из них. Даже для всегда каменно-спокойного Ричарда, вздумай тот вдруг психануть и сорваться. Но что-то подсказывало ему, что убеждениям этим нет никакой цены, и что они не выдержат никакой критики.

Конечно, они приятельствовали. Пожалуй, больше, чем многие другие фигуристы со своими тренерами. Год назад Персиваль в порыве откровенности признался, что никогда не мог позволить себе такую «вредную роскошь», как дистанция между ним и его подопечными: не хотел, дескать, становиться похожим на своего собственного тренера, с которым вне катка все пятнадцать лет работы не виделся и кроме как по делу не общался. Ньют этому легко верил: старика Фишера он видел пару раз, мельком, но этого хватило, чтобы понять: тот всегда чётко разделял жизнь на катке и личную. Может, это и было правильно, но Ньют вряд ли смог бы работать с таким-то тренером. Так что с Персивалем ему очень и очень повезло. И не только в этом, да…

Но несмотря на достаточно близкие и тёплые отношения — теплее, пожалуй, чем у Ньюта были хоть с кем-нибудь за всю жизнь, не считая Тесея, конечно же — он никак не мог ожидать ни объятий, ни таких слов в утешение. С учётом того, что за все четыре года ничего подобного никогда не происходило. Даже намёка на это. Максимум — Персиваль мог сжать плечо, пообещать после тренировки до отвала напоить мятным чаем у Якоба, и по крупицам разобрать ошибку. Но обнимать, гладить и позволять себе настолько личные выражения…

У Ньюта был только один вариант того, что это могло бы значить. И он ему… нет, никаким «не нравился» здесь и не пахло. И тем более, никаким страхом. Просто… он не очень хорошо разбирался в людях, даже в тех, кто имел прямое отношение к его профессии. И поэтому допускал, что вариантов могло быть на самом деле гораздо больше одного.

Повернувшись лицом к стене — да что ж такое-то! — Ньют тщетно поморгал, пытаясь дать векам усталость, и прерывисто вздохнул. Самым любопытным и интересным было даже не то, что он совсем не возражал, если этот его «вариант» действительно оказался бы единственно верным. А то, что он чертовски боялся на самом деле ошибиться. Попасть впросак, понять всё неправильно — и привести их обоих к чудовищно неловкой ситуации, после которой придётся ещё очень долго восстанавливать нормальные отношения.

В объятиях Персиваля было безумно тепло и спокойно. Именно то, что Ньюту тогда требовалось. И вряд ли тот смог прочитать это требование по его выражению лица. Что-то подсказывало Ньюту: выражение это было злым, не сказать зверским. Так что вариант «угадал, что мне нужно» отпадал.

И Ньют не отказался бы снова почувствовать это тепло. Отчасти именно поэтому он кинулся Персивалю на шею после удачно — «идеально», смотри-ка ты — отработанного прыжка.

Он протяжно вздохнул и натянул одеяло на ухо. Советоваться ни с кем не хотелось, да и можно ли было? Тесей из него душу вынет даже через переписку, а все остальные так или иначе довольно тесно общались с Персивалем, а тот, похоже, если Ньют догадался правильно, упрямо хотел скрыть своё внезапное, новое отношение от всех. Включая, кажется, и самого Ньюта. Тьфу ты, дурак…

А почему, собственно, дурак-то, если Ньют и сам боялся того, что всё понял неверно?..