Несколько слов вместо современной летописи

Впрочем, не скрывая от себя своих недостатков, не прикрашивая своих дурных сторон, мы можем утешать себя тем, что наша народная почва способна ко всему хорошему, и будем желать, чтоб атмосферические условия были для нее вполне благоприятны. Есть основание полагать, что такое желание особенно кстати в настоящее время. Если обстоятельства могут иметь благоприятное или неблагоприятное влияние на развитие внутренних сил народа, то, с другой стороны, развитие внутренних сил народа не остается без обратного влияния на его обстоятельства. Сила оружия, всякого рода внешнее могущество сделают свое, но не сделают того, что может сделать лишь нравственная сила и литература народа. Исторический опыт показал, как мало бывают действительны принудительные сближения и соединения племенных особенностей, как, напротив, легко и успешно совершается это дело свободным развитием нравственных сил. Мы видим, как поднимается теперь целый мир забытых историей народностей, соплеменных и близких нам. Вся беда их состоит в совершенной разрозненности и крайнем раздроблении: славянское слово беда по своему происхождению именно и значит раздробление и разрозненность. Посмотрите, что теперь представляет разлагающийся состав соседней нам Австрии или соседней нам Турции. Славянские племена не теряют чувства своего единства, они стремятся к сближению, — и на каждом шагу это единство рассыпается во прах. Малейшая особенность народного говора, малейший оттенок произношения и склада речи чувствуется как достаточное основание для особой народности, и чувствуется потому, что нет ни одной внутренне сильной особенности, в которой все прочие могли бы свободно сходиться как в элементе, общем для всех. Чтобы понимать друг друга, славянские племена должны прибегать к языку совершенно чужого корня, учиться по-немецки или обсуждать свои дела по-мадьярски. В Германии есть множество разных говоров; есть, наконец, plattdeutsch и hochdeutsch, между которыми гораздо более разницы, чем между самыми отдаленными из славянских наречий. Но на верхненемецком языке, общем языке Германии, было высказано столько сокровищ знания и мысли, он был поприщем такого богатого развития, он принял столько впечатлений творческой силы, что перед ним умолкли всякие разноречия, и он стал палладиумом великой народности. В славянском же мире, забытом или подавленном историей, до сих пор еще ни одно из племенных начал его не достигло бесспорного могущества, не возобладало даже над ближайшими элементами. Россия представляет, бесспорно, великое государственное могущество, страшную громаду, занимающую неизмеримые пространства Европы и Азии; но что такое русская народность? Что такое русская литература, русское искусство, русская мысль? Выгодно ли будет для России, чтобы русская народность и русское слово оставались позади всякой другой народности и всякого другого слова в Европе? Хорошо ли будет для России, чтобы мы оставались вечными мальчишками-свистунами, способными только на мелкие дела, на маленькие сплетни и скандалы? При благоприятных условиях русскому языку могла бы быть суждена великая будущность в славянском мире; он мог бы стать, бесспорно, центром единения его разрозненных племен. И, по-видимому, история готовила наш язык к этому назначению. Он сложился из противоположных стихий славянского мира, принадлежа первоначально к одной из двух главных ветвей славянского племени, так называемой северо-западной, он усвоил себе долгим процессом все стихии противоположной отрасли, так называемой юго-восточной. Нынешний русский язык, которым мы говорим и пишем, есть неразрывное соединение первоначального наречия славян, обитавших в России, прежде чем застала их история, с наречием, которое пришло к нам с юга и принесло с собою Евангелие.

Когда же этот русский язык, слагавшийся так долго и так трудно, как бы предназначаемый к чему-то великому и всемирному, когда же окажется он в своей литературе достойным этого предназначения? Когда этот тысячелетний ребенок будет признан человеком совершеннолетним, способным к самостоятельной жизни и мысли? Когда перестанет этот язык чувствовать себя в положении малого школьника, занимающегося науками по указке и не способного ни к чему, кроме свиста и визга? Станет ли он действительно орудием зрелой мысли и знания, живым выражением великих интересов гражданственности, окажется ли в нем действительно всемирная, связующая и созидающая сила? Будет ли он готов к жизненной пробе, которая наступит рано пли поздно, и не застанет ли она его врасплох? История не ждет, время не задерживает своего хода…

Но мы заговорились; мы коснулись вопроса, о котором теперь не место толковать; мы хотели заявить только наш план относительно того, что мы намерены внести в книжки "Русского Вестника" на место "Современной Летописи", выходящей особо.