Нескучная классика. Еще не всё

С. В. Напрямую. Собственно говоря, по этой причине я и покинул Россию. Опубликовать такую откровенную, яростно антисталинистскую книгу, какой были мемуары Шостаковича, мной записанные, было просто невозможно. Тогда, в 1970-е, страна как бы колебалась. Не знаю, помните ли вы выступление Брежнева на одном из партсъездов, когда отмечалась какая-то юбилейная годовщина Великой Отечественной. Брежнев по ходу дела упоминает имя Сталина, и зал, состоящий из номенклатуры, взрывается аплодисментами. Аплодируют так долго и настойчиво, что Брежневу становится неудобно, и видно, что он хочет прекратить эти аплодисменты, а они не прекращаются. В стране тогда сложилась такая обстановка, что ни люди, ни руководство не понимали, что же им делать с этой горячей картошкой – с именем Сталина, как к нему теперь относиться. И раскачивание лодки в любом направлении, мягко говоря, не приветствовалось. Дмитрий Дмитриевич очень хотел увидеть эту книгу опубликованной и выразил пожелание, чтобы я это сделал, если возможно, на Западе. Возложил на меня эту миссию. Мне удалось издать ее уже после его смерти.

Это, что ни говори, поломало всю мою жизнь.

С. С. И пустило жизнь по другой траектории.

С. В. Да, всё пошло совершенно по другому руслу. Но я не сожалею о выпавших мне испытаниях.

С. С. Книгу, как мы знаем, встретили очень неоднозначно. С одной стороны, порицания и хула в ваш адрес. С другой стороны, поддержка очень весомых и значимых людей. Вам не было тогда страшно?

С. В. На самом деле, Дмитрий Дмитриевич знал и понимал, как будет встречена эта книга. А я был рядовой, молодой, необученный, по моим теперешним представлениям, парнишка. И не осознавал, что разыграются такие безумные страсти. Зато у меня после этого выросла настоящая броня, жизненная кожа задубела. Ну что ж, с этим приходится существовать.

С. С. Давайте поговорим о печально известной опере Шостаковича “Леди Макбет Мценского уезда” и ее второй редакции “Катерина Измайлова”. Запрет первой редакции, появившаяся в 1936 году в газете “Правда” статья “Сумбур вместо музыки” – всё это заставило Дмитрия Дмитриевича страдать и больше не браться за написание опер.

С. В. Он начал потом новую большую оперу – “Игроки” по Гоголю. Просто он ее не закончил.

С. С. Еще в стол был написан “Раёк”.

С. В. Да, это театральный гротеск.

С. С. А потом, в шестидесятых, появляется вторая редакция оперы – “Катерина Измайлова”. Какова разница между этими двумя редакциями? Интересно ли, на ваш взгляд, сегодня ставить, как это сделано в Большом театре, именно “Катерину Измайлову”, когда во всем мире чаще идет “Леди Макбет Мценского уезда”?

С. В. Если автор выставляет две редакции, не высказывает своей последней и окончательной воли или, что лучше всего, не уничтожает одну из двух редакций, обязательно будут исполняться оба варианта. В случае с этой оперой Шостаковича особенно затруднительно решить, какой вариант выбрать, поскольку в каждом случае преследовались разные художественные цели. Когда Шостакович писал “Леди Макбет”, он был молодой, он был авангардист, дерзкий, смелый. Текст по тем временам тоже весьма смелый. Невоздержанный, что называется. Зрелый Шостакович почистил текст, отредактировал партитуру, снимая сложности, которые ему представлялись ненужными в вокальных партиях. Почистил оркестровку. Это основные изменения. И человек, ставящий оперу, выбирает или молодого Шостаковича, или зрелого. Я разговаривал на эту тему с Мстиславом Леопольдовичем Ростроповичем. Он правильно рассуждал: ну что же это такое, женщина убила одного, второго человека (у Лескова еще и маленького ребеночка, но Шостакович это убрал), а хор, значит, поет “жандармы бессердечные”, словно Шостакович оправдывает убийцу. А все не так просто: опера во многом, как ни странно, автобиографическая. В ней выражены любовные терзания и сомнения самого молодого Шостаковича, связанные с его женитьбой. Однажды ему почудилось, что в его отношениях с невестой Ниной, изумительной, сильной, волевой, талантливой женщиной, бушуют пугающие его эротические страсти. Об этом можно судить по опубликованным письмам Шостаковича к матери, с которой он делился своими переживаниями на сей счет. Он ведь даже не явился на регистрацию брака. Сбежал, как Подколесин в “Женитьбе” Гоголя. Ситуация, кстати, чем-то похожа на историю написания Чайковским “Онегина”. Петр Ильич вообразил, что Антонина Милюкова, его невеста, – это Татьяна. Вокруг этого и появилась бессмертная опера.

Так что каждая команда, которая берется за постановку, выбирает свою точку отсчета. Точно то же происходит при постановке “Бориса Годунова” Мусоргского, “Войны и мира” Прокофьева. Я слышал и видел замечательные постановки и первой версии, и второй. Однозначного решения здесь не может быть.

С. С. Неудивительно, что Шостакович почистил музыкальный текст – это бывает у больших художников с возрастом. Идет процесс упрощения от сложного к простому. К великой простоте.

С. В. Именно так, вы совершенно правы.