Несломленная

Итальянские болельщики в восторге от выступления Марии. Аутсайдер обыгрывает звезду. Я даже не знала, что могу играть так отвратительно. Я уже отправляю мячи в молоко. Лучше было вообще на корт не выходить.

Отдав первый сет, во втором я немного втягиваюсь в игру и выхожу вперед 4:1. Но я не могу удержать преимущество, и вскоре Мария получает четыре матчбола. Я отбиваюсь изо всех сил, отыгрываю их и сравниваю счет – 5:5. Но потом снова ужасно подаю и позволяю Марии снова выйти вперед. В этот раз она благополучно подает на матч – 7:5, 7:5.

После матча мы с Борной страшно ругаемся. Он не может сказать о моей игре практически ничего конструктивного. Очевидно, что он во мне не заинтересован.

В Париже накануне «Ролан Гаррос» я решаю, что пора уже прояснить эту ситуацию. Мы с Каролиной идем съесть по мороженому – я надеюсь, что она будет откровенна и скажет, что происходит между ней и Борной. Но Каролина ничего не говорит. А я понимаю, что на самом деле должна разговаривать с Борной, а не с ней.

Мой теннисный кошмар в Париже продолжается. На «Ролан Гаррос» я проигрываю в первом круге.

К началу травяного сезона в Бирмингеме я уже в глубокой психологической яме. С Борной все так плохо и я так подавлена, что со стороны мои матчи выглядят будто я их сливаю, хотя это совершенно не так. С каждым турниром становится все хуже. Я проигрываю в первом круге в Бирмингеме и следом в Истбурне. С каждым матчем я опускаюсь в бездну все глубже. Я мало тренируюсь. Борна продолжает смотреть матчи Каролины и пропадать неизвестно где. Я мечусь между тоской, злостью и чувством, что меня предали. «Все против меня», – думаю я. Мыслями я возвращаюсь к юниорским годам, когда тренировалась по пять-шесть часов в день. Тогда не было никого, кто тренировался бы так долго и интенсивно, как я. Сейчас я стала тенью той себя: делаю на корте абсолютный минимум – около 30 минут в день. Я знаю, что этого недостаточно, но я напрочь выпала из рабочего режима. Я будто бы заморожена в своих боли и разочаровании и не могу стряхнуть их даже при поддержке Тина.

Теннисный ужас продолжается на Уимблдоне в матче против вчерашней юниорки из Аргентины Гиселы Дулко. Я выхожу на корт и уже знаю, что проиграю. Я ошибаюсь буквально на каждом мяче и уже думаю о том, чтобы вырыть яму прямо на корте и закопаться в нее, лишь бы меня никто не видел. На трибунах я замечаю Лесли Боури – она всегда приезжает на Уимблдон. После этого мне хочется провалиться сквозь землю еще сильнее. Вот бы развернуть время вспять. Вот бы она снова была в моей команде.

На переходах я сажусь в кресло, и меня начинает трясти. Я не могу контролировать эти импульсы. Я еле сдерживаю слезы, мне так стыдно, что людям приходится на это смотреть. Что я не могу показать своей лучшей игры. Раньше я так любила обстановку Уимблдона, местных болельщиков. Они меня полюбили. А теперь я перед ними играю в теннис, за который мне стыдно, и хочу только как можно быстрее убраться с корта. Я проигрываю Дулко 3:6, 3:6. Уимблдонские трибуны аплодируют ей за победу над именитой соперницей. Мне кажется, что все смотрят на меня и презирают за жалкий теннис. Что они шепчутся между собой: «Во что превратилась Елена Докич?»

Я пытаюсь отвлечься от мыслей о своей карьере, катящейся к черту, и иду с Тином гулять по Лондону. Но ни Биг-Бен, ни Лондонский мост, ни все остальные роскошные достопримечательности не дают мне забыть о бардаке в моей жизни.

После Уимблдона Тин убеждает меня взять перерыв. Мы едем на Канары за солнцем и спокойствием. Десять дней мы лежим на пляже и не паримся из-за тенниса. Мне не становится веселее, но мы хорошо проводим время, и немного расслабиться мне все же удается. И все же по возвращении в Монако я вижу свой чехол с ракетками, и все внутри меня обрывается.

– К черту, нет. Я не могу тренироваться, – говорю я Тину.

Еще неделю я не тренируюсь.

Очевидно, что у меня нет душевных сил выяснять отношения с Борной и предъявлять ему претензии за его неудовлетворительную работу, его невнимание, его шуры-муры с Каролиной. Это берет на себя Тин:

– Елене нужен перерыв. Ей нужно отдохнуть от тура, – он практически умоляет Борну завершить сезон досрочно. Борна злится.

– Вы делаете глупость, – говорит он брату. – Это неразумно. Ей нужно играть.

Я на таком глубоком, безнадежном дне, что даже начинаю думать о смерти. «Разве так не было бы лучше для всех?» – спрашиваю я себя. Такие мысли посещают меня все чаще и чаще. Я говорю Тину, что хочу умереть. Он понимает, какая беспросветная бездна меня поглотила. Я говорю ему, что больше не вижу смысла жить.