Неслышные голоса

«Нет, мы не пойдем в ад», — скандировали вокруг, и «Янки, убирайтесь домой» и другие короткие фразы аналогичного содержания. На транспарантах он прочел: «Сожги свою призывную карточку» и «Долой американский фашизм». Заинтересовавшись, он стал всматриваться в лица людей, поток которых увлекал его за собой. Тут были бородатые юноши с длинными волосами, в сандалиях на босу ногу, довольно потасканные девицы в голубых джинсах, несущие большие бумажные цветы, почтенные матроны решительного вида и суровые мужчины средних лет в очках, возможно профессора колледжа или университета. Господи, подумал Хьюго, это почище толпы футбольных болельщиков.

Потом он очутился на ступенях здания муниципалитета, среди множества полицейских, и один юноша сжег свою призывную карточку, и толпа приветствовала его громкими криками, и Хьюго пожалел, что у него нет с собой призывной карточки, потому что он хотел бы ее сжечь из чувства симпатии к молодому солдату — сыну Хейли. Застенчивый по природе, он не выкрикивал лозунги, но и не старался уйти со ступеней муниципалитета. А когда полиция начала орудовать дубинками, Хьюго досталось одному из первых, потому что он на голову возвышался над остальными и представлял собой цель, которую не упустил бы ни один уважающий себя полицейский.

Через несколько часов, стоя перед судьей, в повязке с пятнами засохшей крови на голове, Хьюго обрадовался, увидя Бренатскиса, хотя и не мог понять, каким образом в клубе так быстро узнали о его неприятностях с полицией. Тем более, если бы не Бренатскис, ему пришлось бы провести ночь в тюрьме, где едва ли нашлась бы кровать, соответствующая его габаритам.

Услышав свое имя, Хьюго посмотрел наверх. Ему показалось, что американский флаг, хотя и крепко прибитый к стене, гордо развевается над головой судьи. После удара полицейской дубинкой все предметы приобрели скверную привычку качаться.

Судья, небольшого роста, с маленьким и очень узким лицом, похожим на лопатку, которой вытаскивают тараканов из щелей, с презрением посмотрел на Хьюго. Тут же в левом ухе Хьюго раздался голос судьи: «Ты кто, гомосексуалист или чокнутый?» Хьюго эти слова показались явным нарушением его законных прав, и он уже хотел что-то сказать, но Бренатскис вовремя остановил его.

— Дело закончено, — судья чем-то походил на говорящего попугая. Следующий.

Женщина, по внешнему виду чья-то бабушка, решительно шагнула вперед.

Через пять минут Хьюго выходил из здания суда.

— Мой Бог, — воскликнул Бренатскис, — что на тебя нашло? Какое счастье, что мне позвонили. Иначе завтра ты попал бы на первые полосы всех газет. И должен тебе сказать, это стоило недешево.

Теперь еще и взятка — Хьюго увеличивал список своих прегрешений. Продажная пресса и продажные судьи.

— А, тренер… — Бренатскис махнул рукой, показывая, что язык бессилен описать состояние тренера. — Он хочет тебя видеть. Прямо сейчас.

— Неужели он не может подождать до утра? — Хьюго так хотелось пойти домой и лечь спать. Это был тяжелый день.

— Он не может ждать до утра. Он выразился вполне определенно. Как только его выпустят, сказал он, даже ночью.

— Он когда-нибудь спит? — угрюмо спросил Хьюго.

— Во всяком случае сейчас он не спит. Он ждет тебя в кабинете.

Когда Хьюго подумал о встрече с тренером наедине, на огромном, вмещающем 60 тысяч зрителей стадионе, ему стало не по себе.

— Разве ты не поедешь со мной? — спросил он Бренатскиса.

— Нет, — ответил тот, сел в машину и уехал. Хьюго пришла мысль немедленно эмигрировать в Канаду. Но он остановил такси и попросил отвезти его на стадион, надеясь по дороге попасть в аварию.

Лишь одна сорокаваттная лампочка горела над служебным входом, и в ее слабом свете большая часть стадиона растворилась в темноте, превратившись в руины римского амфитеатра, разрушенного столетия назад.

Ночной сторож, разбуженный Хьюго, недовольно заворчал и взглянул на него.

«Не могут дать человеку отдохнуть, — услышал Хьюго мысли сторожа, проклятые примадонны. Когда же они сломают свои толстые шеи?»

— Добрые вечер, мистер Плейс, добрый вечер, — поздоровался сторож.

— Ага, — ответил Хьюго. Он шел к раздевалке и, казалось, его окружали тени избитых, увечных, раненых футболистов, а ветер, врывающийся под трибуны, наполнял воздух эхом рева миллиона болельщиков. Как он мог, удивлялся Хьюго, подумать, что на стадионе можно поразвлечься.

Взявшись за ручку двери, ведущей в раздевался, Хьюго заколебался. Он никогда не говорил с тренером о политике, но знал, что тот плакал всякий раз, когда оркестр на стадионе исполнял «Звездно-полосатый флаг»[9], и отказался голосовать за Голдуотера, потому что считал его коммунистом.

Собравшись с духом, Хьюго открыл дверь и вошел в раздевалку. На табличке над его шкафом все еще значилось «Плейс». Впрочем, Хьюго не мог решить, хорошо ли это.

Хьюго еще раз окинул раздевалку взглядом и постучал в закрытую дверь кабинета тренера.

— Войдите, — донеслось изнутри.