Неслышный зов

Слегка опираясь на трость, Антас шел походкой солидного ученого, занятого важными делами. Миновав Казанский собор, он перешел через Мойку и вышел к Адмиралтейству. Здесь пересек трамвайную линию и, пройдя в сад, направился к каменной чаше высокого фонтана.

Невдалеке от фонтана на скамейке сидела пожилая дама в шляпке с вуалеткой. Антас, приветственно подняв шляпу, почтительно остановился подле нее, затем, низко изогнувшись, поцеловав протянутую руку, поговорил немного и сел рядом.

Опасаясь маячить поблизости, мы стояли за фонтаном на изрядном расстоянии. Косая завеса сверкающих капель, осыпавшихся вниз, мешала нам разглядеть то, что Антас получил от старушки и бережно листал. Видимо, это был альбом либо тетрадь в кожаном переплете.

Минут через десять, спрятав полученное в портфель, Антас расшаркался перед старушкой, вновь поцеловал ей руку, пятясь отошел и направился к выходу.

Великосветские манеры Антаса так потрясли Гурко, что он в насмешку заговорил языком мушкетеров:

— Манеры безукоризненные! Они превосходят все, что я видел в среде наиболее аристократических семейств Европы.

— Ловок, — согласился я. — Смесь изысканной учтивости и наглости. Где он только этому выучился?

— Артист! Надо пригласить в цирк объявлять номера.

Антас направился к Дворцовому мосту.

— Идет к своим пьяницам на Мытне, — сказал Гурко. — Я раз заглянул к ним. Опухшие, неопрятные старички. Они что-то пишут, когда трезвые. Пойдем следом, посмотрим, что он им оставит.

Мне надоело следить за Антасом, и я сказал:

— Типами из бульварных романов не интересуюсь. Мне уже пора домой.

— Не годишься ты в Ватсоны, — с сожалением произнес Гурко. — А у меня время на исходе, через час представление. Приходи ужинать. Можешь и раньше. Дадо проведет без контрамарки.

САМОГОНЩИКИ

Измотанная дневными заботами Миля Зарухно любила по вечерам отдыхать за картами. Она не гадала, как цыганка, и не раскладывала пасьянсов, а играла в грубую мужскую игру очко. Для карт Миля завела особые деньги. Она их никогда не смешивала с хозяйственными, которые получала от мужа. Обычно все торговые сделки маклаков заканчивались вспрыскиванием: на столе появлялся самогон или брага. Подвыпившие хуторяне и перекупщики, жаждущие острых ощущений, не прочь были попытать счастья. И тут они слышали голос Мили. Вытащив из кармана фартука засаленные карты, она спрашивала:

— Кто желает сыграть по маленькой? Присаживайтесь.

Охотники почти всегда находились. Они устраивались за малым столом, вытаскивали из кармана мелочь и клялись:

— Вот проиграю это и ша! Иначе без штанов останешься.

Миля только ухмылялась, клятвам она не верила, сама же играла спокойно, не азартничая.

Мальчишек взрослые не допускали к игре. Подростки могли лишь стоять за спинами сражающихся и молча наблюдать, как те стремятся набрать двадцать одно очко.

Гурко и Нико больше всего любили следить за игрой своей дайори, предпочитавшей банковать. Поставив пятьдесят тысяч дензнаков, Миля ловко раздавала карты и подбивала игроков на крупные ставки.

— А ну покажите, не вывелись ли мужчины!

И мужчины показывали себя. То и дело слышалось:

— На всю иду… ва-банк!

Если сумма в банке была небольшой, Миля молча выкладывала карту, а если накапливалось много денег, твердо говорила:

— В долг не даю. Где обеспекция?

И храбрец, забыв о недавней клятве, вытаскивал червонец из неприкосновенного запаса и выкладывал на стол рядом с банком. Лишь после этого получал карту, но сразу не открывал ее, а, наложив на старую, медленно выдвигал краешек, чтобы не спугнуть очки.

Если к десятке приходила «картинка», то игрок, облизывая сохнувшие губы, прикупал еще карту и вновь медленно вытягивал ее. Все следили за выражением его лица: озарит ли его радость или оно останется мрачным. Чаще всего игроки в досаде бросали карты.

— Перебор, — упавшим голосом говорили они. — К тринадцати туза — настоящая буза!

Стремясь отыграться, партнеры теряли контроль над собой, шли по банку на плохой карте, и Миля, конечно, легко обыгрывала их. Если ей удавалось снять крупный банк, то ребята, волновавшиеся за свою дайори, получали по двадцать пять тысяч на кино.

Миля Зарухно так пристрастилась к картам, что, если не было взрослых партнеров, призывала мальчишек сразиться с ней.

Мальчишки играли на спички, но азартничали не менее взрослых. Взрослые, если они проигрывали, могли поставить на кон свою одежду, сбрую, непроданные товары, а с мальчишками Миля поступала круто. Обычно она говорила: «Отец бил не за то, что играл, а за то, что отыгрывался». И больше карт не сдавала. Разжалобить ее было невозможно.

Очко со своими волнениями, удачами и неудачами притягивало и Ромку. Иногда он примазывался к взрослым — тайно добавлял дензнаки к большой ставке. И в этом примазывании ему везло.