Неснятое кино

Артюхин-старший, сидя под грибочком, поднимал руку, вторично желая отдуплиться, когда услышал позади дробный топот. Оглянувшись, увидел стремительно приближающегося Вовчикова папашу, а с ним еще двоих плотных мужиков.

– Коля, – сказал старик Пантелеич, – хер мне на голову – это к тебе.

Артюхин-старший бросил кости и рванул прочь, но запутался ногами в столе и был накрыт.

Через минуту-другую Вовчиков папаня и его товарищи взяли тайм-аут и сошли с Артюхина. Артюхин сидел под грибочком, вынимая, рассматривая и вставляя обратно зуб.

– Коля, ну тебя на хер с твоими фокусами, – сказал старик Пантелеич, – ты играть будешь – или что?

– Ты покури, – сказал Артюхин. – Я сейчас.

С этими словами Артюхин встал и, подняв столик для забивания «козла», бросил его в троих отдыхавших, после чего резво скрылся за углом. Отдыхавшие с воем помчались за ним, но вскоре с воем же из-за угла выскочили.

За ними, размахивая выдернутым из волейбольной площадки металлическим стояком, бежал обиженный гегемон. Они промчались мимо старика Пантелеича, молча сидевшего возле порушенного доминошного стола, и унеслись вон со двора.

Когда звуки стихли в отдалении, Пантелеич неторопливо затушил бычок и сказал:

– С вами, ребята, хер поиграешь.

Гиви Сандалия возвышался над аккуратными пирамидами помидоров. Он так и стоял здесь с самого утра.

– Сколько? – спрашивали его.

– Восемнадцать, пятнадцать, – отвечал он, тыча в подносы волосатым пальцем, и спрашивавшие, схватившись за голову, отходили. Гиви стоял при помидорах, как часовой без смены, и ему очень надоело говорить и тыкать в воздух пальцем.

– Почем? – спросила, остановившись, старушка.

Гиви оценивающе на нее посмотрел и ничего не ответил. Старушка поджала губы:

– Почем, спрашиваю, помидоры-то?

– Дорого, – ответил Гиви.

– Ась? – спросила старушка.

– Дорого! – повторил Гиви.

– А почем? – спросила старушка.

Не отвечать выходило еще утомительнее, и Гиви Сандалия обреченно проделал свой номер в тысячный раз:

– Восемнадцать, пятнадцать.

– Ась?

– Восемнадцать! Пятнадцать! – сложив ладони рупором, закричал Гиви.

– Сколько-о? – пропела старушенция.

– Слушай, – сказал Гиви, – уйди, а?

– Нет, ты сколько сказал? – строго спросила она.

– Уйди, – сказал Гиви. – Я их вообще не продаю.

– А чего стоишь тут? – пристала старушка.

– Я их тут ем! – сказал Гиви. И в доказательство сказанного открыл рот и двумя пальцами положил туда помидор.

– Совсем обнаглели! – завопила старушка. – Понаехали – и издеваются над людьми!

В ответ на это Гиви взял второй помидор и отправил вслед за первым.

В глазах старухи мелькнуло что-то давно забытое, и она закричала на весь рынок:

– Сталина на вас нет!

На это Гиви взял третий помидор и аккуратно размазал по прилавку.

– Караул! – закричала старуха, ретируясь. – Ну, подождите! – прокричала она, отбежав подальше. – Я вам еще устрою, я вам покажу!..

Гиви сделал страшное лицо, и старуха исчезла.

– Я вам покажу! – донеслось из-за ворот в последний раз.

– Смешная какая, – заметил, обращаясь к Гиви Сандалия, толстый торговец персиками, стоявший неподалеку. – Что она нам покажет, как ты думаешь?

Вокруг засмеялись.

– Я ее маму… – начал было Гиви, но не договорил, потому что в этот момент на него из-за угла выбежали Вовчиков папаша, Козлов и Иваныч.

Первый с ходу налетел на Гиви и сбил с ног, второй, метнувшись через прилавок, сбросил помидоры, по которым тут же пробежал третий. Тройка смерчем пронеслась вдоль рядов, превращая отборный южный товар в кучки сладковатого дерьма. Напоследок, круша лотки металлической штангой, через рынок с гиканьем промчался огромный детина – и вся компания скрылась в дальних воротах.

Гиви Сандалия молча стоял над красноватой жижицей.

– Почем? – подойдя, деловито спросил, указав вниз, какой-то человек, но поглядел в глаза Гиви и дожидаться ответа не стал.

Гиви Сандалия знал сочинскую мафию, знал харьковскую и знал краснодарскую. Но такой быстрой мести он в своей насыщенной жизни еще не встречал.

– Старуха, – прошептал он новоявленным Германном. – Убью!

Суперагент Джон О’Богги по кличке «Минотавр» шел на встречу со связником.

Он оглянулся на повороте, заложил три лисьих круга у детской площадки – «хвоста» не было. Джон О’Богги сел на скамеечку и посмотрел на часы. Часы проиграли тему «Наша служба и опасна, и трудна…» – и к скамеечке подошел связник. Поозиравшись, связник невзначай сел рядом.

– Это вы давали объявление об уроках макраме? – спросил связник. Он был рыж и веснушчат.

– Нет, его давал мой двоюродный дядя, но он умер вчера от скарлатины, – ответил Джон О’Богги.

– Какая жалость, – сухо сказал на это рыжий связник, оставил на скамеечке матрешку с шифровкой и ушел, озираясь.

Вовчиков папаша с товарищами молча бежали по переулку.

– Забыл вам сказать, – сказал вдруг Вовчиков отец, – он, кажется, разрядник.

– По какому виду? – задыхаясь, спросил парторг Козлов.

– По городкам, – ответил Сидор Петрович.

– Останусь жив – исключу из рядов, – сказал Козлов.

– Петрович, – сказал профорг Иваныч, колыхая на бегу большим животом, – я больше не могу.

– Беги, – коротко ответил Петрович. – Сейчас второе дыхание придет.