Несогласный Теодор

Одно из вооруженных формирований, интегрированных в ЦАХАЛ, “Эцель”, возглавлял легендарный подпольщик Менахем Бегин. Еще до того как Бегин подписал соглашение о вхождении в ЦАХАЛ, его люди за границей закупили оружие и направили его на корабле “Альталена” в сторону Тель-Авива. Бегин считал, что часть оружия должна достаться “Эцелю”, Бен-Гурион требовал сдать все на общий склад, чтобы потом централизованно распределить. Бегин не подчинился; “Альталена” была расстреляна из артиллерийских орудий и пошла ко дну. Жертвами “маленькой гражданской войны” стали девятнадцать человек.

Но регулярная армия все же сложилась. Иначе никакой победы в Войне за независимость, которая фактически окончилась к середине 1949-го, не было бы.

В интервью “Медузе” Шанин рассказывал: “Первым командиром армии Израиля был Ицхак Саде. Мы его звали Старик, потому что он был с бородой, единственный среди нас. Он когда-то написал такую короткую заметку под названием «Слушай меня, молодежь»: «Когда придет минута трудности, брось себя на чашу весов всем телом. Это повлияет, весы начнут двигаться». Я прочел это в первый раз, когда мне было семнадцать. Для меня это правильный и ясный этический посыл, и я с ним шел”[7].

Война за независимость[8] привела к перемирию, но не к миру. В 1956-м началась вторая война, которую называют Синайской кампанией, и Теодор также принял в ней участие, хотя его государствостроительный энтузиазм пошел на спад; прирожденный виленчанин, гражданин города, но не государства, он вновь был лоялен мечте о справедливом Израиле, но не реальной политической системе. Следующая война, Шестидневная, произошла в 1967-м. В ней Шанин участия уже не принимал.

К этому моменту он политически все дальше расходился с большинством израильтян; он был хорошим солдатом, готовым погибнуть за независимость страны, но отношения с границами и государствами у него не складывались. И он стал постепенно готовиться к очередной смене прописки, начал выстраивать отношения с Великобританией, которая когда-то была врагом, но постепенно становилась другом.

Свой неформальный научный союз с Англией он объясняет не столько внешними обстоятельствами, сколько внутренним совпадением, “рифмой” личности – и культуры:

“Англия – особая страна, потому что ты не можешь стать англичанином, но ты и не должен становиться англичанином, чтобы хорошо себя чувствовать в Англии. …В Англии есть поведенческие характеристики, которые делают жизнь иностранцев, которые хорошо относятся к Англии и стараются быстро ее понять, необыкновенно легкой с точки зрения включения в английское общество. Но включение в английское общество не как англичанина, а как иностранца, который живет в Англии. Тебе будет там хорошо, если ты не пробуешь лезть на стенку, а даешь вещам развиваться нормально. Англичане вежливы, они держат дистанцию, что очень помогает. …Не знаю, как другие, но я просто создан для такой страны, как Англия. Я по характеру для нее очень подхожу. …Я по своему характеру люблю дистанцию между людьми, не люблю вешаться на шею. Мне претит во всех странах мира тенденция слишком быстро эмоционально сближаться. <…> Я люблю базовую вежливость между людьми. А Англия – это страна огромной базовой вежливости, при которой никто не требует от тебя какой-то платы за вежливость, потому что само собой понятно, что это правильно. Здесь не надо будет даже благодарить за это. <…> …Это мне и нравится – вежливость и правильное поведение.

…И ирония, конечно. Но это уже знак определенной меры близости, которую себе позволяют люди, и это особенно принято среди профессиональных коллег. Два адвоката или два академика друг с другом будут говорить именно таким образом – иронически.

Когда я получил английское подданство, я по английским законам должен был поклясться в преданности королеве. Это делается так: ты идешь к адвокату-нотариусу и клянешься перед ним. Он представляет государство, монархию. Я пришел к такому. Он был очень такой толстый и серьезный господин. Он сказал: «Вы должны поклясться. Встаньте, поднимите правую руку вверх, повторяйте за мной».

Я встал, поднял правую руку вверх:

«Я, такой-то, клянусь в верности». Он меня еще спросил, как я хочу клясться: честным словом или богом.

Я сказал, что хочу клясться честным словом. Хорошо. Рука вверх, «клянусь честным словом, что буду верным королеве и ее легальным детям»… – каждый, кто знает историю Англии, помнит, что у многих королев были незаконные дети…

Я клятву произнес, он посмотрел на меня и решил: что-то не в порядке, не так, как нужно. И он очень по-английски решил, что ситуация слишком напряженная, слишком формальная. …Слишком торжественно и поэтому невежливо, быть может, по отношению ко мне. И он с ходу разрешил эту проблему для себя и для меня шуткой. Он сказал: «Ну что ж, теперь мы, во всяком случае, можем вас осудить за предательство…» – и: «ха-ха-ха» – сухо рассмеялся. Ну и я рассмеялся вместе с ним. <…>

На том мы и простились с большим обоюдным удовольствием. Я ему заплатил пять шиллингов, и все”[9].