Несогласный Теодор

В годы Первой мировой войны Литва, частью которой тогда была Вильна, полностью оказалась под немцами и фактически перестала быть частью Российской империи. В сентябре 1917-го состоялась Литовская конференция, избравшая национальный Совет Литвы во главе с Антанасом Сметоной; конференция постановила учредить независимое литовское государство со столицей в Вильнюсе. В декабре оно было провозглашено, в феврале 1918-го в Вильнюсе был подписан Акт независимости Литовского государства, в июле Госсовет учредил конституционную монархию и предложил корону принцу Вюртембергскому Вильгельму фон Ураху. Монархией Литва пробыла недолго, уже в ноябре она получила Временную конституцию, а в конце года, после ухода немцев и кратковременных сражений с Красной армией, образовалась Литовская советская республика. В 1919-м она еще раз переобустроится, на сей раз в Литовско-Белорусскую ССР. Сокращенно – Литбел.

Вскоре территория Литбела будет взята польскими войсками, в 1920-м Советская Россия признает независимость Литвы и передаст ей Виленский край. И опять ненадолго. 12 октября 1920 года край будет объявлен Срединной Литвой, которая в 1922-м станет воеводством в составе Польской республики. В 1926-м власть снова возьмут националисты во главе со Сметоной. В 1938-м Польша ультимативно потребует отдать ей Виленский край и Литве придется подчиниться.

Так что Теодор родился на территории неустоявшейся страны, в городе с размытой государственной принадлежностью: то российской, то немецкой, то советской, то литовской, то польской. Это не могло не сказаться на самосознании виленчан. Как перемешиваются языки, так перемешиваются и текучие границы; вырасти “патриотом своего отечества” Шанин не мог, потому что отечество постоянно менялось. Зато город – если не считать названий – оставался неизменным, он-то и был настоящей Родиной[3].

Сам Шанин в интервью социологам Любови Борусяк и Алексею Левинсону говорил об этом так:

“Когда я приезжаю в Вильно, я… узнаю все, включая смешные вещи. Когда я приехал туда после тридцатилетнего перерыва, меня привезли в гостиницу «Интурист». Я был под контролем, и какая-то дама от меня не отставала. Она привезла меня в гостиницу. Это было поздно вечером, а утром я вышел на улицу и начал осматриваться, чтобы понять, где я нахожусь. И я понял, что это наша улица Мицкевича, которая в советское время была, конечно, улицей Ленина, поскольку это центральная улица города. Теперь она называется проспектом Гедимина, который создал этот город. <…>

Итак, я стоял, прикидывая, где я нахожусь, и без труда это понял. Вот та кофейня, где бывала моя мама и пила кофе вместе с другими дамами. Туда меня подводили, чтобы я мог поцеловать ей руку, а она могла показать меня дамам. И вдруг ко мне подошел старик, я думаю, он был моложе, чем я теперь, одетый по-крестьянски. В Вильно разница между крестьянином и горожанином всегда была очевидной: по одежде, поведению, по тому, как ты ходишь, и т. д. И он подошел ко мне и сказал: «Молодой человек, как мне пройти на Троицкую улицу?» Я ответил: «Это просто. Третья улица налево, и там это будет третья улица с левой стороны. Увидите дом с балконом и с большими мужчинами, которые этот балкон держат”.

Он сказал: «Спасибо, молодой человек». И пошел в указанную мною сторону.

А я уставился ему в спину, думая, не сошел ли я с ума. Ведь как я мог знать, помнить это? Это как будто было записано у меня в мозгу. Я пошел в ту же сторону, чтобы проверить. Я вышел на Троицкую улицу, на ней было написано Троицкис, потому что в Литву я попал, а не в Польшу. И действительно нашел и эту улицу, и этот балкон с атлантами, державшими его. Там у нас всегда встречалась молодежь, это называлось «встретиться у болванов»”[4].

Роль еврейства в создании виленской культуры и формировании города, заменяющего людям государство, невозможно переоценить. По состоянию на 1905 год евреи составляли около 51 % населения Вильно. Восточноевропейское еврейство называло Вильно “Йшалаим де-Лита”, литовский Иерусалим. Город был тесно связан с идеями и традициями, заложенными гаоном (“гением”) Элияху бен Шломо Залманом (1720–1797), яростным оппонентом хасидизма. Более рациональные, более светские, не склонные к мистике виленские евреи именовали себя литваками, а от хасидов в XVIII веке получили прозвище миснагдим, то есть “противящиеся”, “возражающие”. Прозвище прижилось; виленчане, для которых государственная принадлежность была вторична, совместно создавали город несогласных. Одним из них и вырос Теодор Зайдшнур, который много позже выберет фамилию Шанин, выражая несогласие с отцом.