Несокрушимые

Подвиг сей не прошёл бесследно, прибежчик из польского стана показал, что там только и разговоров, что о чуде: будто по ночам Сергий с Никоном обходят свою обитель дозором и кропят святой водою, оттого так крепки её стены и земной силе не подвластны. Ещё говорили, что Господь сих старцев оберегает, отвращает от них пули и ядра, а ежели те падают на покроплённые участки, то возвращаются обратно к пославшим и поражают их самих. Прибежчик утверждал, будто сам видел пушку, побитую своим же ядром. Так свершилось чудо, о котором упреждал Корнилий Голохвастова. Происшедшее навело того на сходную мысль: каждую ночь он стал высылать отряды каменносечцев, которые заделывали полученные днём повреждения, и к утру стены становились как новые. И это тоже можно было считать чудом.

Канонада крепости продолжалась. Прибыли тяжёлые осадные орудия, которые стали причинять более весомый урон. Треснул верх у Водяной башни, разбился большой колокол Духовской церкви, пробило кровлю Успенского собора, засыпало колодец. Более всех досаждала новая пушка Трещера, установленная на Волкуше. Она обладала особым хрюкающим звуком, заслышав который каждый старался спрятаться за каменную стену. В такое время у подобных укрытий собирались десятки людей. Росло число убитых и раненых, все ожидали скорого приступа и усердно молились о заступничестве. Уныния не было.

Сапега, не удовлетворённый результатами стрельбы, искал новые средства воздействия на непокорных и готовился к решительному штурму. В свои намерения он никого, кроме Лисовского, не посвящал. Прибежчики и пленники, которых удавалось захватить во время осторожных вылазок, ничего определённого сказать не могли, хотя все ощущали напряжение и ждали скорой грозы. Первый громкий раскат прозвучал 6 октября у мельницы.

Нападение возглавил сам Лисовский. Ночью он выслал вперёд несколько казаков, чтобы вырезать дозорных, а затем стремительным броском овладеть мельницей. Не получилось. Там не спали и службу несли зорко. Ползунов вовремя заметили и подняли тревогу. С крепости ударили пушки, ударили дробом по заранее пристрелянным местам, и многих казаков положили на месте. Лисовский, изрядно хмельной — трезвым он никогда в дело не ходил — крепко выругался: воронье который раз удивляет боевой выучкой, ну, ничего, на этот раз им будет устроена бойня по всем правилам. Он приказал своим людям отойти и, перестроив их, завёл с другой стороны, с той, где мельница заслоняла крепостные пушки и делала их безопасными. Казаки открыли убийственный огонь и под его прикрытием стали приближаться. Защитники оказались в затруднительном положении: противник был невидим, приходилось стрелять наугад, тогда как стоящая на взгорке мельница являлась средоточием неприятельского огня. Из-за окружающих её земляных валов то и дело слышались вскрики, свидетельствующие об ещё одном удачном вражеском выстреле. Защитникам не было резона и выходить за валы, чтобы встретить нападающих на подходе, ибо об их числе и направлении движения ничего не было доподлинно известно. Приходилось только ждать и постепенно терять людей.

Командовавший защитниками Михайла Брехов вынужденно послал за подмогой. К счастью, отрывать для этого своих воинов не пришлось: на мельнице в это время оказалось несколько мужиков, пришедших за дневным намолотом. Они были спешно отправлены в монастырь, один только находившийся среди них Суета отказался уйти. За несколько дней пребывания парень сделался известным всей лавре из-за своих громадных размеров и удивительной неуклюжести, сразу ставшей предметом насмешек. Брехов настойчиво пытался отправить его назад: ну, куда-де я тебя поставлю, у меня и оружия такого не найдётся. Суета вместо ответа принялся выворачивать одну из мельничих опор.

   — Погоди, чертяка, ведь завалишь нас, — встревожился Брехов.

   — Ничё, — невозмутимо отвечал Суета, — их тута ещё много, — и стал примеряться к новому бревну.

Брехов в конце концов сдался и направил его к мельничному пруду, дав в придачу пять человек и наказав не высовываться без команды. Сам отправился на валы, чтобы первым встретить нападающих. Его удивительная сноровка в сабельном бою должна была проявиться сегодня в полной мере.

Раздался свист, к мельнице с криками и улюлюканьем бросились казаки. Завязалась жестокая сеча. Нет ничего страшнее ночной резни — звенит железо, хриплые глотки изрыгают проклятия и стоны, в любой миг из мрака может выскочить смертоносная сталь, и будь ты трижды искусным воином, твоё искусство бессильно перед случайно брошенным ножом неуча. Славно сражался в эту ночь Брехов, возле его ног уже лежало несколько тел, а ещё не менее десятка с воплями отскочило прочь, зажимая полученные раны. Но и сам он был ранен в нескольких местах, особенно донимала рана в боку, которая отзывалась острой болью всякий раз, когда приходилось поднимать руку, а поднимать её приходилось часто. Оглядываясь по сторонам, он видел, как падают его люди, как всё уже сжимается кольцо врагов. Оставалось последнее средство, и Брехов дал условленный сигнал.