Несокрушимые

   — Вот тебе весь наш ответ. И больше не приходи, потому как уходить будет не на чем.

Безобразов не спорил, исчез незаметно. Затем Шеин объявил, что ляхи затеяли новые переговоры и хотят видеть на них выборных от города. Митяй тут как тут, его хлебом не корми, но дай перед людьми помаячить. Запрыгнул на ступеньку храма и проверещал тонким голосом:

   — Коварство превознемогается мудростью, надобно от сословий людей толковых избрать, не таких, как в прошлый раз, что слова сказать не могут...

   — Это тебя, что ли? — раздался из толпы насмешливый голос.

Ему тотчас ответил другой:

   — Ежели воду толочь, то более толкового не сыщешь. Не знамо только, к кому его причислить.

Шеин поднял руку и строго сказал:

   — Кончай балаганить, дело говорите.

Вышел сотник Светич, поклонился народу и сказал:

   — У нас теперь нет прежних сословий, одно осталось — осадное. Есть в нём пушкари и стрельцы, стражники и стенные мужики, землекопы и кашевары. Я хочу от пушкарей Ивашку предложить, он, правда, говорить не горазд, зато стреляет метко, а с ляхами по-иному говорить не приходится.

Толпа согласным криком выразила своё одобрение, и сам сотник тут же угодил в выборные. Назывались другие имена, все они принимались без пересудов, с одним лишь вышла заминка. Кто-то выкрикнул Дедешина от стрельцов, тогда на ступеньку тяжело поднялся кузнец Демьян и прогудел:

   — Мы про евонные подвиги не ведаем, окромя того, что за бабами как дурной кочет гоняется. Так у ляхов с ними не очень...

Дедешин покраснел более обычного и злобно огрызнулся:

   — Я силком никого не тащил.

   — Ну, ежели бы так было, я бы твой болт живо заклепал. Пока же при всём народе говорю: утишься.

Снова выскочил Митяй.

   — Я скольки разов его упреждал: от жены блудной обнищевают, а от замужней скудеет душа. Можно ли взять огонь себе в пазуху и не испепелиться?

Его криками согнали с места — чего зря суесловить? Дедешина со смехом отвели, он особо и не обижался, только Митяю показал кулак. Расходились по домам без обычного оживления, ибо понимали, что никакого прока от новых переговоров ожидать нельзя, а на что им теперь надеяться, тоже не знали.

Вечером позвал к себе Горчаков Афанасия с Антипом, вроде для прощания. Чувствую, сказал, помру скоро, так нужно с земными делами кончить. Он и правда, выглядел неважно, Антип попытался его ободрить: не вижу-де пока твоей смерти ни нынче, ни в близкое время. Горчаков вздохнул:

   — Плохой ты тогда ведун, ну да на всё воля Божия. Конец грядёт не токмо мне, всему нашему городу, потому как сил не осталось, а на сдачу мы не согласные, такой, значит, народ. Но Русская земля не токмо нами держится и никогда такого не будет, чтобы ляхам покориться. Нужно думать о будущем. Вон там в ящике, — показал он слабой рукой, — бумаги про наши тайные дела, кто нам друг на литовской стороне, как его сыскать. Нельзя, чтоб об этом ляхи прознали, да и нам, придёт время, они сгодятся. — Он поманил к себе Антипа. — Свези их в Москву и передай князю Воротынскому, он знает, как распорядиться. Выйдешь из крепости с переговорщиками, а там исхитришься, как отстать, ты парень толковый.

   — Почему я? — Антип беспомощно огляделся. Конечно, он всё время мечтал о возвращении в Москву, но не тайно и не так, чтобы сбежать в трудную минуту. — Почему я?

   — Потому что мы с твоим приятелем так решили. У тебя там дом, жена, сынишка растёт, дитю отец нужен... — При этих словах князь сморщился и часто замигал глазами, должно быть, вспомнил дочку. — Береги сына, умей прощать и не суди строго. Кто мы такие в этом мире, чтобы судить? Пришли и ушли.

Афанасий смотрел на старика и думал: «Долго же шло к тебе это смирение, надо было очутиться на самом краю, чтобы понять смысл великой мудрости: не судите и не судимы будете. Наверно, действительно всему есть время — убивать и врачевать, наказывать и прощать». Горчаков заметался, что-то тревожило его, но он не решался произнести.

   — Говори всё, как на исповеди, — сказал Афанасий.

Горчаков поднял измученные глаза.

   — Прими грех мой.

   — В чём он?

Горчаков повернулся к Антипу и быстро, словно боясь быть прерванным, проговорил:

   — Ежели встретишь там Ивана Салтыка, передай ему моё отцовское проклятие и отверзи от новых мерзостей.

Афанасий с жалостью посмотрел на больного: сколь неглубоким оказалось его прозрение! Только что говорил о прощении, а теперь взывает к мести. Антип жестом остановил его намерение сказать укоризненные слова и, обратившись к князю, признался:

   — Я делал ему заговор против всякого лиха, возможно, потому его минуют напасти. Но обещаю тебе и клянусь всемогущим Богом, что обязательно разыщу его и сниму заговоры. А там пусть судит...

Горчаков радостно улыбнулся.

   — Теперь помирать будет легче...

Наклонился и стал шарить под полатями, лицо побагровело, чувствовалось, что даже такое несложное действие даётся ему с трудом. Наконец достал пару женских сапожек.