Несостоявшаяся битва

Быстрое нарастание кризиса отражалось в субботних и воскресных материалах прессы и радио Германии, Польши и Чехословакии. Немецкие, словацкие, чешские и венгерские войска пришли в движение. Одна словацкая миссия прибыла в Варшаву, другая — в Будапешт; одни правительства распускались, другие назначались. В этой суматохе в Берлин прибыл верховный комиссар Лиги наций в Данциге швейцарский профессор Буркардт. В воскресенье, 12 марта, он навестил своего старого друга, руководителя немецкого министерства иностранных дел Эрнста фон Вейцзекера; последний сообщил ему, что завершены последние приготовления для оккупации Праги. На следующий день они снова встретились, и Вейцзекер довольно подробно рассказал о возможных последствиях для Польши, Данцига и Мемеля, вытекающих из подготовляемой оккупации Чехословакии. Буркардт немедленно доложил о содержании этих бесед своему шефу в Женеве, политическому директору секретариата Лиги Фрэнку Уолтерсу.

Через два дня нацистский президент данцигского сената Артур Грейзер подробно ознакомил Буркардта с дальнейшими намерениями Гитлера в Чехословакии, Данциге и Мемеле. Буркардт еще раз доложил об этом Уолтерсу, а тот в свою очередь проинформировал министерство иностранных дел в Лондоне.

Удивительным в ходе событий этой недели было то, что немцы почти не предпринимали никаких мер по сохранению своих действий в тайне. Значительная часть информации о передвижениях войск, сообщения о разговорах высокопоставленных официальных лиц, в высшей степени неосторожных с точки зрения сохранения тайны, бросающиеся в глаза мероприятия по подготовке оккупации — все это не могло не дойти до секретных служб Англии и Франции, до министерств иностранных дел этих стран и их посольств в Берлине и Праге, не говоря уже о словоохотливых дипломатических кругах Варшавы и Будапешта.

Однако мнение некоторых наших наиболее выдающихся историков, будто Гитлер сам был поражен столь неожиданным ходом событий и приказал оккупировать Чехословакию, так сказать, под влиянием момента, не подкрепляется убедительными фактами. Имеются доказательства, что кризис в марте был заранее продуман и подготовлен. Его не предвидели ни Чемберлен, ни его друзья. Его воздействие на английского премьер-министра было, однако, не совсем таким, каким оно было представлено общественности и воспринято ею. После всех этих событий между Чемберленом и Гитлером состоялся любопытный диалог, который сильно заинтриговал Гитлера и остался для пего загадкой до конца его дней.

Но сначала мы должны спросить у самих себя, как получилось, что огромный аппарат информации, имевшийся у министерства иностранных дел, вооруженных сил и секретных служб, не сумел поднять тревогу ни во Франции, ни в Англии. Черчилль был этим обеспокоен и 13 апреля, через месяц после вышеуказанных событий, поднял этот вопрос в парламенте. «После 25-летнего опыта работы в условиях мира и войны, — сказал он, — моя вера в британскую Интеллидженс сервис осталась непоколебимой». Эта организация, по убеждению Черчилля, «была лучшей из подобных в мире». И все же в случае с порабощением Богемии «английское правительство, видимо, не имело ни малейшего подозрения или, во всяком случае, никакой уверенности в том, что надвигалось. Я не могу поверить, чтобы это было промахом британской секретной службы», — добавил Черчилль, оставив у аудитории такое впечатление, будто только он знал нечто другое.

Выступая сразу же после пасхи, когда Муссолини вторгся и оккупировал Албанию, Черчилль поставил вопрос, на который нет ответа до сегодняшнего дня. «Как случилось, — спрашивал он, — что накануне насилия над Богемией министры позволяли себе предаваться так называемым „радостным переговорам“ и предсказывать „начало золотой эры“? Как случилось, что на прошлой неделе, когда отчетливо надвигались какие-то события совершенно исключительного характера, последствия которых невозможно даже предвидеть, было отдано предпочтение соблюдению всех праздничных обычаев?»

Действительно, как это случилось? А был ли Черчилль прав, освобождая секретную службу от своего порицания? Однако странной особенностью обоих случаев было то, что не только министры английского правительства оставались в очевидном неведении относительно развязки надвигавшихся критических событий, но в таком же положении оказались и ответственные руководители имперского генерального штаба и штабов видов вооруженных сил, которых это непосредственно касалось. Ни армия, ни адмиралтейство не предприняли предварительных мер на случай похода Гитлера на Прагу или вторжения Италии в Албанию месяцем позже. Наоборот, английский средиземноморский флот был разбросан, а один из его крупных кораблей стоял на якоре в Неаполитанском порту.