Несостоявшаяся битва

Однако это было не завершением всей этой истории, а только началом. Мы должны согласиться с Черчиллем, что секретная служба знала о намерениях Гитлера и планах Муссолини. Мы знаем от Александера Кадогана, что в субботу, 11 марта, он получил от разведывательной службы предупреждение, от которого «волосы встают дыбом». Мы знаем также, что информация, изложенная в таких формулировках, не убедила ни Кадогана, ни его шефа — министра иностранных дел; она не оставила следа и в убеждениях премьер-министра, считавшего, что все идет хорошо. А может быть, Чемберлен ожидал этого и был готов принять надвигавшееся событие как необходимую заключительную главу мюнхенского решения? Его первая реакция подтверждает такое предположение. Его последующее негодование и перемену в лице нужно рассматривать как реакцию на исход двух независимых, непредвиденных и несвязанных событий.

Первым был спонтанный гнев английской общественности по поводу действий Гитлера; он распространился в консервативной партии, в парламенте и даже в кабинете министров. Чемберлен видел и помнил, как эти не поддающиеся контролю силы чуть не разрушили политическую репутацию правительства после соглашения Хора — Лаваля в 1935 году.[24] На этот раз он не собирался допустить что-либо подобное. И пока он обдумывал свой следующий шаг, через надежные частные каналы от секретной службы поступила новая информация, которая должна была помочь определить следующий шаг.

Чемберлена вдруг охватила тревога. Румынский посол В. Тилеа пришел с сообщением (которое, как выяснилось позднее, оказалось ложным), что немцы собираются предъявить его стране экономический ультиматум. Сообщения из Данцига и Мемеля говорили о подготовке немцами нападения в ближайшее время. Однако более многозначительную, более неотложную, требующую немедленного решения информацию доставила ему секретная служба. Секретные и полусекретные разведывательные данные, представленные премьер-министру, должны были убедить его, что захват немцами Праги являлся только прелюдией к нападению на Польшу. Немецкая армия, докладывали Чемберлену, может быть мобилизована за серок восемь часов; нападение на Польшу возможно в любой момент.

Чемберлен, Галифакс, Кадоган и руководитель секретной службы обсуждали эти донесения, с каждым днем марта становившиеся все тревожнее. Чемберлен более не мог позволить себе игнорировать их, но теперь он должен был также учитывать и другой аспект сложившейся ситуации, с которой его лицом к лицу поставили американцы.

Чемберлен недавно получил от американского посла в Лондоне Джозефа Кеннеди оценку военно-воздушных сил европейских держав, подготовленную разведывательным отделением штаба армии США. Это был тревожный документ, по выразительности аналогичный представленному Линдбергом во время мюнхенского кризиса. Новый документ был, пожалуй, еще более мрачным по содержанию. Согласно этой оценке, подготовленной американской разведкой, Германия имела в 5 раз больше бомбардировщиков, чем Англия, и в 11 раз больше, чем Соединенные Штаты Америки. Превосходство Германии в истребителях было примерно таким же. Германия имела неоспоримое господство в воздухе, указывалось в докладе.

Военные советники Чемберлена придерживались несколько иных оценок, но вряд ли более обнадеживающих. По общему признанию, обстановка была трудная. Требовались безотлагательные меры, но они влекли за собой определенный риск, который, по мнению премьер-министра, был слишком велик для безопасности своей страны. Он должен был занять твердую позицию, но в то же время заверить Гитлера в дружелюбии. Именно здесь Чемберлен решил выработать свое собственное решение проблемы. Шумные протесты общественности он успокоил своим решительным и твердым выступлением 17 марта, накануне своего семидесятилетия, по поводу грубого нарушения Гитлером мюнхенского соглашения. Однако двумя днями позже он написал своей сестре письмо, которое наиболее красноречиво раскрывало его умонастроения.

Он писал, что в результате последних действий Гитлера он пришел к убеждению о невозможности сотрудничества с ним. Поэтому Чемберлен разработал план, с которым он 19 марта ознакомил некоторых министров и который он намеревался вынести на обсуждение кабинета министров на следующий день. «План довольно смелый и сенсационный. — отмечал Чемберлен, — но я чувствую, что такого рода план в данный момент необходим. И хотя я не могу предсказать, как на это будет реагировать Берлин, я думаю, что эта идея приведет нас к острому кризису, во всяком случае, не сразу». И затем Чемберлен, как бы в раздумье, добавляет фразу, что, как всегда, он хотел выиграть время: «Я никогда не соглашусь с мнением, что война неизбежна».