Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

В Москву Осима не поехал. Он отправился в другой, менее рискованный, но по-своему отчаянный вояж: 3 августа он встретился с Сиратори на севере Италии. После встречи, которую неугомонные послы устроили по собственному почину, они сделали заявление, переданное итальянским агентством Стефани и появившееся в газетах.[273] Осима и Сиратори подтвердили принципиальную приверженность идее полномасштабного трехстороннего альянса, но отметили, что окончательное решение этой проблемы откладывается, так как англо-советские переговоры в Москве «вступили в чувствительную фазу» (решение о совещании военных миссий). Заявление вызвало панику во всех заинтересованных столицах. Итальянский посол в Токио Аурити немедленно отправился в МИД и получил официальное разъяснение, что встреча и, соответственно, все сделанные заявления имеют сугубо частный характер и не отражают позицию министерства, которое не давало послам на этот счет ни полномочий, ни инструкций.[274] Германским средствам информации вообще запретили сообщать о встрече (полагаю, указание исходило лично от Риббентропа). На следующий день Аттолико посетил Вайцзеккера и спросил его, что он думает по этому поводу. Статс-секретарь ответил, что сам узнал о заявлении из газет, что уже отправил в Токио запрос и что вся эта затея может преследовать цель «саботажа возможного советско-германского сближения». Он добавил, что инициатива, похоже, принадлежит исключительно самим послам, сделавшим в своей карьере ставку на трехсторонний альянс и стремящимся таким образом подтолкнуть правительство к решительным действиям. Несколькими днями позже Вайцзеккер, получив ответ японской стороны, подтвердил Аттолико все то же самое, что услышал Аурити в Токио.[275] Наконец, 7 августа советник итальянского посольства в Берлине Магистрати, шурин Чиано, в письме министру поместил запрет на публикацию заявления Сиратори и Осима в Германии в общий ряд пропагандистских мероприятий, которые он оценивал как просоветские, добавив, что сейчас даже Риббентроп предпочитает не упоминать о своих прояпонских настроениях.[276]

Послам и впрямь было от чего беспокоиться, хотя главного они не знали и знать не могли. Договоренность о возобновлении кредитных переговоров все-таки была достигнута, для чего 15 июля в Берлин выехал временно находившийся в Москве заместитель торгпреда Бабарин. 22 июля Наркомат внешней торговли коротко сообщил об этом в прессу. 24 июля Астахов в очередной раз встретился с Шнурре для разговора о платежах по чешским кредитам и судьбе торгпредства в Праге – словом, все как всегда. По ходу разговора Шнурре обронил многозначительную фразу, что «если наши руководители затрудняются начать разговоры на эту тему <о политическом сближении. – В.М.>, то мы, люди менее высокопоставленные, тоже можем кое-что сделать и сдвинуть вопрос с мертвой точки» (запись Астахова), а в заключение пригласил Астахова и Бабарина поужинать вместе 26 июля.

Этот ужин в ресторане «Эвест» вошел в историю советско-германских отношений и всей евразийской дипломатии в целом. Продолжавшийся более трех часов разговор шел «в живой и интересной форме» и сделал возможным «неофициальное и всестороннее обсуждение отдельных вопросов», как отметил Шнурре (на сей раз мы располагаем записями обеих сторон).

Шнурре четко обозначил свою позицию: он говорит от имени и по указанию Риббентропа, «который в точности знает мысли фюрера». «Скажите, каких доказательств Вы хотите? Мы готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии… Если у Советского правительства есть желание серьезно говорить на эту тему, то подобное заявление Вы сможете услышать не только от меня, а от гораздо более высокопоставленных лиц. Я лично был бы очень рад, если бы мне удалось поехать в Москву, где смог бы развить эти мысли в беседе с вашими руководителями» (слова Шнурре в записи Астахова).