Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Ночью 28 июля Молотов кратко телеграфировал Астахову: «Ограничившись выслушиванием заявлений Шнурре и обещанием, что передадите их в Москву, Вы поступили правильно». Однако на следующий день (точнее, через пять часов) нарком послал в Берлин конкретные указания – несомненно, после совещания со Сталиным: «Между СССР и Германией, конечно, при улучшении экономических отношений могут улучшиться и политические отношения… Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических отношений. До недавнего времени немцы занимались тем, что только ругали СССР, не хотели никакого улучшения политических отношений с ним и отказывались от участия в каких-либо конференциях, где представлен СССР. Если теперь немцы искренне меняют вехи и действительно хотят улучшить политические отношения с СССР, то они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение. У меня был недавно <28 июня. – В.М.> Шуленбург и тоже говорил о желательности улучшения отношений, но ничего конкретного или внятного не захотел предложить. Дело зависит здесь целиком от немцев. Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы».

Вечером 2 августа Астахов посетил Вайцзеккера – выяснял, кто будет представлять Германию на предстоящей сельскохозяйственной выставке в Москве. Разговор зашел о ходе торговых переговоров. И тут статс-секретарь «неожиданно добавил, что случайно сейчас в своем кабинете находится Риббентроп, который желал бы меня <Астахова. – В.М.> видеть». Разумеется, никакой случайности в этом не было: «Я намеревался продолжить беседы… которые ранее велись между Астаховым и членами Министерства иностранных дел с моего разрешения», – писал Риббентроп на следующий день Шуленбургу.

«Я изредка прерывал беседу, которая носила характер монолога», – телеграфировал Астахов в Москву; он записал монолог Риббентропа гораздо подробнее, чем это сделал сам рейхсминистр. Опытный дипломат и журналист, Астахов понимал, события какой важности разворачиваются перед ним и с его непосредственным участием. Приведу основные моменты его записи:

«Р<иббентроп> начал с выражения своего удовлетворения по поводу благоприятных перспектив советско-германской торговли… Я <Риббентроп. – В.М.> также хотел бы подтвердить, что в нашем представлении благополучное завершение торговых переговоров может послужить началом политического сближения. До последнего времени в наших взаимоотношениях накопилось много болячек. Они не могут пройти внезапно. Для рассасывания их нужно время, но изжить их возможно… Мы считаем, что для вражды между нашими странами оснований нет. Есть одно предварительное условие, которое мы считаем необходимой предпосылкой нормализации отношений – это взаимное невмешательство во внутренние дела. Наши идеологии диаметрально противоположны. Никаких поблажек коммунизму в Германии мы не допустим. Но национал-социализм не есть экспортный товар, и мы далеки от мысли навязывать его кому бы то ни было. Если в Вашей стране держатся такого же мнения, то дальнейшее сближение возможно». «Воспользовавшись моментной паузой», Астахов со спокойной душой дал Риббентропу – в полном согласии с официальным курсом советского правительства – соответствующие заверения, которые рейхсминистр «с удовлетворением принял к сведению».

«Что же касается остальных вопросов, стоящих между нами, – продолжал он, – то никаких серьезных противоречий между нашими странами нет. По всем проблемам, имеющим отношение к территории от Черного до Балтийского моря, мы могли бы без труда договориться [Сравним, что писал в феврале 1914 г. Николаю II П.Н. Дурново: «Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства этих двух государств». Риббентроп записку Дурново, опубликованную после Первой мировой войны, конечно, не читал, а вот, скажем, любознательный Хильгер мог…]». Однако в Москву были приглашены британская и французская военные миссии, о чем Риббентроп вспомнил с явным неудовольствием, добавив: «Мы не обращаем внимания на крики и шум по нашему адресу в лагере так называемых западноевропейских демократий. Мы достаточно сильны и к их угрозам относимся с презрением и насмешкой». «Если Москва займет отрицательную позицию, мы будем знать, что происходит и как нам действовать» (запись Риббентропа).