Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Нападение на СССР – «страшная братоубийственная война двух геополитически, духовно и метафизически близких, родственных народов, двух антиатлантистски ориентированных режимов» – стало «великой евразийской катастрофой», «надиром практической геополитики и концом Хаусхофера».[678] Говорят, 22 июня в мастерской знаменитого скульптора Арно Брекера Борман повторял фразу: «Небытие в этот июньский день одержало победу над Бытием… Все закончено. Все потеряно».[679]

Нельзя не признать, что он был прав.

Под сенью «спелой хурмы»

А что происходило в это время на крайнем Востоке Евразии? О военных планах Японии в отношении СССР мы знаем гораздо меньше, чем о планах Германии, потому что почти ничего из ключевых документов не сохранилось. Приходится опираться на послевоенные свидетельские показания и интерпретации, а это, мягко говоря, не лучший источник. Многих авторов это не смущало, а мне вот мешает делать решительные и далеко идущие выводы.

Японский Генеральный штаб и штаб Квантунской армии работали хорошо: планы войны с северным соседом у них не только были, но регулярно обновлялись. С разведкой дело было, видимо, хуже, потому что слабости обороны Дальнего Востока под общим руководством В.К. Блюхера они себе в полной мере не представляли. Многочисленные пограничные инциденты 1933-1939 гг. частично происходили от слабой демаркации границы в пустыне, а то и вовсе от ее отсутствия, частично были разведкой боем, предпринимавшейся в основном японцами. Последней был «инцидент» на реке Халхин-Гол, спровоцированный Квантунской армией.

Было ли принято в эти годы решение о нападении на СССР? И если да, то какое?

Стратегическим решением можно считать следующий пункт «Основных принципов национальной политики», принятых Советом пяти министров 7 августа 1936 г., через год после VII Всемирного конгресса Коминтерна, который открыто объявил Японию своим врагом: «Военные приготовления в армии заключаются в увеличении расположенных в Маньчжоу-Го и Корее контингентов войск настолько, чтобы они могли противостоять вооруженным силам, которые Советский Союз может использовать на Дальнем Востоке, и в частности были бы способны в случае военных действий нанести первый удар по расположенным на Дальнем Востоке вооруженным силам Советского Союза».[680]

Политического решения принято не было. Стратегическое оставалось в силе до осени 1939 г. Тогда, потерпев поражение на Халхин-Голе и оставшись без союзников в результате пакта Молотова-Риббентропа, Япония от наступательных военных планов в отношении СССР отказалась. Логическим продолжением стал выбор «южного варианта» экспансии.[681]

Нападение Германии на Советский Союз создало принципиально новую ситуацию. 14 мая посол Татэкава поинтересовался у Молотова, что тот может сказать по поводу слухов о предстоящем конфликте с Германией. Нарком ответил, что «эти слухи не из московских источников» и что они «распространяются враждебными и недоброжелательными как для СССР, так и для Германии элементами». Посол беспокоился не зря: «Если бы вдруг произошло столкновение или война между Германией и СССР, то Советский Союз поневоле должен был бы сотрудничать с Англией и США». Молотов парировал: «Договор о нейтралитете с Японией должен сейчас содействовать улучшению отношений между Японией и Германией».[682]

Когда гром грянул, посол Сметанин немедленно поехал к Мацуока и задал ему главный вопрос – будет ли Япония соблюдать Пакт о нейтралитете? «Мацуока уклонился от прямого ответа… и тут же подчеркнул, что основой внешней политики Японии является тройственный пакт и, если настоящая <советско-германская. – В.М.> война и пакт о нейтралитете будут находиться в противоречии с этой основой и с тройственным пактом, то пакт о нейтралитете «не будет иметь силы». Но что окончательно позиция Японии выяснится после завтрашнего (25 июня) [Запись сделана 24 июня.] заседания кабинета».[683] Посол особо отметил, что беседа «проходила в сухом тоне со стороны Мацуока (не то, что было недавно)».