Несостоявшаяся революция

Ответ здесь может быть только отрицательным. Дело даже не в том, что русские этнические преференции с неизбежностью спровоцирова­ли бы возмущение нерусских народов. Главное, что эта идея подрывала такие имперские устои, как полиэтничный характер правящей элиты и эксплуатацию русских этнических ресурсов. Континентальная по-лития могла существовать, только питаясь русскими соками, русской витальной силой и потому даже равноправие (не говоря уже о префе­ренциях) русских с другими народами исключалось. Говоря без обиня­ков, русское неравноправие составляло фундаментальную предпосыл­ку существования и развития континентальной политии в имперско-царской и советско-коммунистической исторических формах.

Именно поэтому не выдержала испытания реальностью третья стратегия русского национализма — обеспечение фактического ра­венства РСФСР и русского народа в рамках СССР. В 1989-1991 гг. русские пытались сочетать несочетаемое: сохранить Советский Союз и добиться равноправия (всего лишь равноправия, а не преимуществ!) России и русских с другими союзными республиками и «советскими нациями». Знаменитый референдум 17 марта 1991 г. наглядно отразил эту двойственность массового сознания: тогда большинство населе­ния РСФСР проголосовало одновременно за сохранение союзного государства и введение поста президента России (последний пункт выражал массовое стремление к равноправию своей республики). Ре­зультат всем нам слишком хорошо известен. Советская идентичность, наиболее распространенная и выраженная именно среди русских, точ­но так же не смогла сохранить единое государство, как в начале XX в. его не смогла сохранить не столь сильная, но все же существовавшая и развивавшаяся имперская идентичность.

Таким образом, помимо их воли и желания, пути и решения, предлагавшиеся русскими националистами на протяжении большей части XX вв., носили объективно подрывной характер по отноше­нию к имперским устоям. В этом смысле отрицательное (в лучшем случае — настороженное и подозрительное) отношение власти к рус­скому национализму было вполне обоснованно. В конечном счете Советский Союз разрушила именно Россия, вдохновлявшаяся взлеле­янными националистами идеями российского суверенитета и русского равенства. Хотя русские уже давно чаяли освобождения от тяготившей их имперской ноши, именно национализм стал поднесенной к высо­хшему хворосту спичкой. И пусть сами националисты не вкладывали в свои идеи сецессионистского смысла, а наоборот, хотели укрепить империю, выкованное ими культурное и идеологическое оружие обер­нулось против их же символов веры. Такова вечная ирония истории.

Имперское государство ни в одной из его исторических модифи­каций не было и не могло быть националистическим, ведь русский национализм был враждебен самому смыслу его существования. Хотя имперские власти время от времени обращались к национали­стической риторике, ее использование носило строго дозированный и контролируемый характер. Национализм использовался сугубо инструментально: для упрочения власти и основ имперской поли­тии, а не их изменения в направлении русификации. В этом смысле сущностно едиными выглядят бюрократический национализм Ни­колая I, русский стиль Александра III и его незадачливого сына, а также сталинский национал-большевизм: национализм в них играл роль приманки и дополнительного средства легитимации, но никак не направляющего принципа.

Субверсивный и даже революционный модус русского национа­лизма в конечном счете определялся тем, что фундаментальная про­блема имперской политии — противоречие интересов русского народа и имперского государства — в принципе не имела и не могла иметь удовлетворительного для обеих сторон решения. Это была игра с ну­левой суммой: империя могла существовать только за счет эксплуата­ции русской этнической субстанции, русские могли получить свободу для национального развития, лишь пожертвовав империей. Реальный выбор состоял в сохранении антирусской империи или же отказе от нее в пользу русского национального государства.