Несостоявшаяся революция

Однако, говоря об отношениях русского народа и континенталь­ной имперской политии, важно не абсолютизировать лишь одну их сторону — вражду. Ведь была и другая сторона — сотрудничество и взаимодействие. В целом сложившийся modus vivendi можно охарак­теризовать каксимбиотические отношения русского народа и импер­ского государства. Содержание симбиоза было следующим: империя питалась соками русского народа, существуя и развиваясь эксплуа­тацией русской витальной силы. Русские же, ощущая (не осознавая!) эксплуататорский характер этого отношения и субстанциальную враждебность империи русскому народу, не могли не сотрудничать с ней, ибо империя формировала общую рамку русской жизни, обес­печивала относительную безопасность и сносные (по скромным оте­чественным меркам) условия существования народа. Каким бы без­жалостным ни было государство в отношении собственного народа, оно оставалось единственным институтом, способным мобилизовать народные усилия для сохранения национальной независимости и раз­вития страны.

Однако устойчивость подобных отношений гарантировалась ско­рее не рационально, а иррационально — русским этническим архети­пом, неосознаваемой и генетически наследуемой ментальной струк­турой. Ведь в исторической ретроспективе слишком хорошо замет­но, что эксплуатация русских этнических ресурсов превосходила все мыслимые и немыслимые размеры, что людей не жалели (знаменитое «бабы рожать не разучились»), что русскими затыкали все дырки и прорехи имперского строительства, взамен предлагая лишь сомни­тельную моральную компенсацию — право гордиться имперским бременем. Тем не менее мощная народная оппозиция имперскому государству не взорвала его изнутри, оно существовало и успешно развивалось вопреки всем рациональным калькуляциям.

Причудливое соединение вражды и отчуждения с сотрудничеством и взаимозависимостью народа и государства составило в подлинном смысле диалектику русской истории, ее главный нерв и скрытую пру­жину.

В свете такого понимания логики отечественной истории русский национализм оказывается своеобразной рефлексией фундаментально­го противоречия между русским народом и имперским государством и попыткой — теоретической и практической — его разрешения в интересах (или, в минималистской формулировке, не в ущерб) рус­ского народа. Хотя бы поэтому русский национализм не мог не быть субстанциально демократическим, ведь он исходил из интересов ог­ромной этнической группы, взятой как целостность. Хотя бы поэтому он не мог не быть оппозиционен основам царской и советской поли­тии, одинаково основывающихся на принципиально надэтнических принципах. Весьма показательно, что первыми русскими интеллекту­алами, указавшими на колонизаторство «русских европейцев» в отно­шении собственного народа, были славянофилы — основоположники русского националистического дискурса.

По отношению к имперским принципам русский национализм играл подрывную роль, в имперском контексте русская национали­стическая идеология объективно приобретала не консервативный, а радикальный и даже революционный модус. Неудивительно, что, начиная с крошечной и маловлиятельной группы интеллектуалов-славянофилов и заканчивая столь же крошечной и маловлиятель­ной политической группировкой под названием «Память» на исходе советской эпохи, русский национализм во всех своих исторических обличиях вызывал страх власти и подвергался ее преследованиям. Причем чувства эти носили иррациональный характер, их глубина, интенсивность и масштаб явно выходили за рамки реалистической оценки актуального национализма.

Единственным значимым исключением из государственной поли­тики, основывавшейся на презумпции страха и ненависти в отноше­нии национализма, было покровительство «черной сотне» со стороны некоторых групп имперской элиты в начале XX в. Однако оно носило кратковременный, ситуативный и инструментальный характер. После подавления революции 1905-1907 гг. «черная сотня» за ненадобностью была списана в архив.

Впрочем, даже «черная сотня», к которой обращались как к послед­нему средству спасения империи, носилаобъективноантиимперский и глубинно демократический характер. На последнее обстоятельство, в частности, указывал отнюдь не симпатизировавший черносотенству Владимир Ульянов-Ленин.