Несостоявшаяся революция

Нами уже много было сказано об идеологической и интеллектуальной неадекватности русского национализма, о том, что его наиболее влиятельные теоретики и идеологи не знали и не понимали народа, среди которого жили, предпочитая сконструированных ими (с опорой на русскую литературную традицию) русских «чисто конкретным» людям во плоти и крови. Соответственно идеологический призыв русского национализма адресовался не актуальному, а мифическому русскому народу, а потому обладал низкой мобилизационной способностью, что называется, уходил в песок. Политические и культурно-идеологические враги национализма — большевики в начале XX века и либералы на его исходе — не в пример лучше чувствовали чаяния «народа-богоносца» и умело на них откликались. Хотя чаще всего ими эксплуатировались и разжигались приземленные и прагматические, а то и низменные мотивы, горькая правда состояла в том, что эти мотивы для русских значили не в пример больше трансцендентных и идеальных целей, которыми их пытались зажечь националисты. Русская душа никогда не была такой, какой ее воображали славянофилы — ни в XIX в., ни, тем более, на исходе XX в.

Западники и националисты: возможен ли диалог? М., 2003. С. 257.

Еще в конце XIX в. социологические исследования отечественной деревни показали стремительную эволюцию русских ценностей в буржуазном (читай: западном) направлении: «Вера стала в русском обществе маргинальной, а главными считались тогда ценности сугубо материальные: деньги, хорошая усадьба, богатство, успех, жизнь, "как у барина"»329. В общем, русское общество развивалось в том же направлении, что и западное, с некоторым запозданием следуя пройденным им путем. «Достижительность русского общества конца XIX века во многом... типологически близка достижительности синхронных ей западных обществ, т. е. русская культура того времени ориентирована на посюсторонние, а не потусторонние цели. В этом отношении русская деревня конца XIX века, в отличие от старообрядческого сообщества, была существенно иной, чем средневековая русская и западноевропейская деревня или, скажем, деревня современной Индии»330.

Мощная коммунистическая прививка на время отсрочила, но не остановила однажды начатое социокультурное развитие. Более того, советская модернизация лишь ускорила его и сделала необратимым. Было бы принципиальной ошибкой представлять советскую историю апофеозом коллективистского (и, в этом смысле, наследующего общинному) духа. Посткоммунистическая экспансия торжествующего индивидуализма — а современное российское общество, согласно обширным сравнительно-социологическим исследованиям, несравненно более индивидуалистично, эгоистично и посюсторонне ориентировано, чем западное, — не просто хронологически воспоследовала советской эпохе или выступила ее отрицанием. Переживаемая нами драматическая морально-ценностная и культурная революция была содержательно подготовлена в советское время и тогда же началась.

Если официозный коммунистический дискурс призывал поддерживать «присущее советскому человеку чувство коллективизма», то повседневные советские культурно-идеологические и социопо-литические практики блокировали любую несанкционированную публичную жизнь и канализировали человеческую активность в приватную сферу, не оставляя места социально и политически ориентированным коллективным действиям. Вспомните знаменитую советскую шутку: больше трех не собираться!

Приблизительно с 1960-х гг. в советском обществе интенсивно формировалась парадоксальная ситуация господства частной сферы при отсутствии частной собственности331. Советский человек был «приватизирован» коммунистическим режимом, а уже в антикоммунистическую эпоху этот психологически и культурно подготовленный человек приватизировал материальные активы.

330 Западники и националисты: возможен ли диалог? С. 258.

331 Глубокий анализ этих процессов см. в книге: Капустин Б. Г. Указ. соч.

(особенно важна лекция 8).

Парадоксально, но факт: русские националисты, которых традиционно характеризуют как правых и консерваторов, в понимании человеческой природы оказались скорее левыми и прогрессистами. Известно, что левые идеологи рассматривают человека оптимистически, в то время как правые — пессимистически. В перспективе левой мысли человек рожден для счастья, как птица для полета, он хорош по самой своей природе, которую исказили социальные и историко-культурные факторы. Стало быть, измените обстоятельства, и изначально позитивная суть человека не преминет проявиться и раскроется во всей красе. Максима левых: власть, государство и присущее им насилие — главный враг человека.