Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва

Но, соотнося сообщения киевского летописца с сообщениями Новгородской первой летописи [ПСРЛ. Т. 3, НПЛ. С. 19], воспоминаниями активного участника событий в «Поучении Владимира Мономаха» и содержанием дипломатической переписки 1095–1097 гг., можно увидеть, что за сценой с «народным изгнанием» Давыда скрывается яростная подковерная княжеская борьба. Именно в это время сошлись в междоусобной войне представители второго поколения потомков Ярослава Мудрого. С одной стороны встали Святополк и Владимир Мономах, сыновья Изяслава и Всеволода Ярославичей, контролировавшие, видимо, Киев, Переяславль Южный, Смоленск и Ростов с Суздалем. С другой стороны встали братья Олег и Давыд Святославичи, удерживающие за собой отцовский Чернигов, Новгород, Муромо-Рязанскую землю и, возможно, далекую Тмутаракань. И вот с высоты птичьего полета, когда можно разглядеть не только новгородские, но и общерусские страсти, вся история с «народным» изгнанием Давыда из Новгорода выглядит очень и очень странно. Почему Давыд отправился из Новгорода в Смоленск, в волость Мономаха, противника Святославичей? Почему Новгородская первая летопись под 1095 годом сообщает о походе Святополка Изяславича и Владимира Мономаха под Смоленск против Давыда и почему, по мнению новгородских летописцев, Давыд Святославич по итогам этого похода не потерял, но получил Новгород? Почему Владимир Мономах в своем знаменитом «Послании» к Олегу, старшему из двух братьев Святославичей, обращаясь к адресату, заведомо знакомому с реальной историей княжеской распри 1095–1097 гг., фактически подтверждает сообщение новгородского летописания о пропущенном в Повести временных лет походе на Давыда Святославича? Почему, как верно отметила T. Л. Вилкул [см. подробнее: Вилкул Т. Л.Люди и князь в древнерусских летописях середины XI–XIII вв. М.: Квадрига, 2009. С. 157–160], в своём послании Мономах подчеркивает, что его сын Мстислав «хлеб едучи дедень», если есть этот дедовский хлеб (то есть сидеть в «отчине» своего деда Всеволода Ярославича) Мстислав Владимирович мог лишь в Ростове и Суздале, но никак не в Новгороде, где он должен был находиться, по приведенному выше мнению киевского летописца? Предложить непротиворечивый и убедительный ответ на все эти вопросы пока никому не удалось, но при этом бесспорным выглядит вывод о том, что на первый взгляд «самостийное» решение новгородцев по замене представителя Святославичей на князя из потомков Всеволода являлось частью сложного лавирования «Северной столицы» в масштабной общерусской «княжеской игре». В этом свете особо любопытно выглядит сообщение «опального» ныне Татищева о новгородском посольстве в Переяславль Южный и ответной поездке Владимира Мономаха в Новгород, завершившейся «новгородской клятвой» «иного князя не призывать, но содержать [Мстислава Владимировича] в чести до самой кончины» [см. подробнее: Коринный Н. Н.Переяславская земля X — первая половина XIII в. Киев, 2002. С. 83]. Видимо, именно в таком духе и придется историкам будущего строить «компромиссную» картину одного из первых проявлений знаменитой новгородской «вольности в князех». А мы для себя отметим, что уже с этого времени внешне самостоятельная новгородская «княжеская политика» стала на путь поиска баланса между конкурирующими княжескими группировками, претендующими на «Северную столицу». Причем критически важно будет постоянно следить за часто неявными нитями, связывающими «местные» новгородские события с общерусским контекстом. Так, например, по-новому можно взглянуть на столкновение новгородцев в 1102 г. уже со Святополком Изяславичем, великим князем Киевским. Новгородские послы заявили тогда в Киеве об отказе принять сына киевского князя вместо всё того же Мстислава Владимировича в следующих примечательных выражениях: «с нами слово от новгородец таково: не хощем Святополка, ни сына его; аще ли две головы иметь сын твой, то пошли его; а сего [Мстислава Владимировича] дал нам Всеволод, и вскормили есмя себе князя, а ты шел еси от нас».