Несовершенные любовники

Она говорила о близнецах и обо мне, о нашем детстве, о моей матери, о нашем городке. И вдруг атмосфера в зале суда изменилась, мне даже стало легче дышать, я наконец узнал нашу историю, пусть упрощенную, урезанную, да и судья, кажется, тоже все поняла, поскольку дело было прекращено в связи с отсутствием состава преступления. С самого начала следствия я находился под судебным надзором и был обязан посещать психотерапевта. Я сменил нескольких врачей и только когда встретил вас, месье, то понял, что смогу рассказать вам свою историю. Эти события произошли в начале сентября 2001 года. А через несколько дней, после террористической атаки на башни-близнецы в Нью-Йорке, огромный столб дыма и пепла словно докатился до нас — наше дело рассыпалось, а все герои, выбравшиеся из-под обломков этой драмы, оказались ничтожными, серыми личностями. Все телеканалы во всех уголках мира только и говорили, что об этом событии, которое сразу затмило все другие истории. Помните, месье, вначале я не мог говорить, не знал даже, с чего начать, пока не стал рассказывать о своей поездке в Мали, о том, как попал на собрание писателей, о креслах под манговыми деревьями, о тенте, опустившемся мне на голову, и о Наташе. «Я знаю, что это не относится к делу», — повторял я вам, но вы молчали, и я неделями мусолил одно и то же. Я много рассказывал вам о цыпленке-велосипедисте, блюде, которое мы там ели, а вы удивленно каждый раз спрашивали: «А что это такое, цыпленок-велосипедист?» — «Ну как же, месье, я же объяснял, что это цыпленок в очень остром соусе, но он настолько сухой и жесткий, что его невозможно жевать». А когда вы в очередной раз спросили: «А что это такое, цыпленок-велосипедист?», я неожиданно расхохотался, потому что представил другого цыпленка, который вскарабкался на велосипед и изо всех сил крутил педалями, чтобы убежать от своих преследователей. Ну а потом я разрыдался, так как этим цыпленком, конечно, был я, — моя мать часто звала меня цыпленком, когда мы жили с ней в нашем ветхом домишке, недалеко от особняка Дефонтенов, — и это был мой старый любимый велик, который мама купила мне, перейдя на работу в мэрию. Он был свидетелем моих детских радостей и горестей, я столько чинил его с моим другом Полем, иногда я пылинки сдувал с него, а иногда забрасывал надолго в чулан, но потом всегда о нем вспоминал.

И я начал рассказывать вам о близнецах, о том, как они впервые пришли в нашу школу, о Клоде Бланкаре, который, несмотря на свою роль второго плана, постоянно всплывал в моем повествовании. «А как же преследователи, Рафаэль?» — поинтересовались вы. Ах, но здесь вы поспешили, месье, это было вашей ошибкой, ибо тут же огромный столб дыма и пепла, от которого чернели экраны телевизоров, появился у меня перед глазами, гигантский дорожный каток прокатился по моей голове, раздавив меня до жалкой распластанной серой тени. Вас раздражало, месье, что я отклоняюсь от темы, вспоминая о кошмарной смерти трех тысяч человек, брожу вокруг да около. Но этот густой черный дым скрывал тела, падающие из окон, и среди них мужчину и женщину, которые, взявшись за руки, прыгнули в пропасть. Гигантская стеклянная стена заслонила мой рассказ, заткнула выходы для моих чувств, и я укрылся в образе двух человеческих фигур, которые падали, кружась, словно осенние листья, а вслед за ними падали башни-близнецы. Дыши, чувак, дыши.

Долгих три года кружились два маленьких силуэта и рушились башни-близнецы, пока их образ постепенно не стерся и не уступил место моему рассказу о моих героях и обо мне.

Три года психоанализа с вами, месье, и малярных работ с господином Хосе, который перестал быть моим квартирным хозяином, так как его супруга, госпожа Мария, сообщила мне, что им снова нужна моя комната. Зачем — я особо и не вникал, мне и так было неловко перед ними. На самом деле им не нужна была эта комната, думаю, им просто претило сдавать эту розовую бонбоньерку, — бывшую комнату их дочери, — подозреваемому, а может, и вероятному убийце, даже если они в это не верили. А в том, что они в это не верили, я ни капельки не сомневался, так как комнату они так никому и не сдали. Кроме того, господин Хосе заверил меня слегка дрожащим от волнения голосом, что я могу продолжать работать с ним и даже выходить на полный рабочий день. «Спасибо, господин Хосе, но это невозможно». — «Не глупи, парень, — сказал он, впервые обратившись ко мне на ты, — в суде нелегко защищаться, когда сидишь без работы». И так в течение трех лет я вставал на заре и отправлялся с господином Хосе на очередной объект. Я узнал абсолютно все о малярных работах, вкалывал до темноты, выходил на сверхурочную работу, чтобы компенсировать те часы, которые вынужден был проводить во Дворце правосудия, встречаясь со следователем или адвокатом, или с вами, мой дорогой психоаналитик, или с Ксавье-воспитателем в литературном кружке, так как он любил поболтать со мной.