Несовершенные любовники

Как я ни старался, случай с Элодией долго не выходил у меня из головы. Хоть я и прикидывался, будто мне по фигу, что мы занимались с ней любовью, точнее выражаясь, трахались, меня продолжали терзать тревожные мысли. Больше всего меня мучил вопрос по поводу презерватива — а правильно ли я им пользовался, кроме того, я не понимал, какую роль отвел себе Поль в этой истории: он что, нарочно поехал кататься на велосипеде, чтобы развязать мне руки? А если так, то было ли это желанием поделиться подружкой или же он хотел испытать ее чувства, или же у него были какие-то непонятные соображения, о которых я даже не хотел думать?

И, наконец, были еще воспоминания о теле Элодии, которые то и дело посещали меня теперь, когда она покинула мою гавань. Ее округлый животик, черный треугольник, лишь на мгновение промелькнувший у меня перед глазами, поскольку она лишь сдвинула в сторону свои трусики, даже ее грудь я не видел, так как не стянул с нее лифчик, и еще эта фраза Поля, оброненная по поводу Лео, фраза, засевшая у меня в мозгу: «Не знаю, Раф, временами я спрашиваю себя…»

Из-за этой неоконченной фразы я ничего не рассказал Полю о торопливой и бестолковой любовной схватке с Элодией. «Временами я спрашиваю себя…» О чем он себя спрашивает? Был ли я влюблен в Лео? У меня не было ответа на этот вопрос, впрочем, я никогда его себе не задавал, но если Поль захотел это проверить, то я имел полное право немного наказать его. Таким образом, он ничего у меня не спрашивал, а я не стал ничего рассказывать о произошедшем между мною и Элодией в тот день, когда он разбил себе до крови колено, упав с велосипеда, и всё продолжало идти своим чередом, а поскольку Элодия считалась теперь его подружкой, то он встречался с ней уже в доме своих родителей, которые решили закрыть на это глаза, — в общем, у нас не было никаких причин ворошить прошлое.

О том, что Элодия сама, возможно, захотела этого, я как-то не задумывался. На меня произвел впечатление ее пухленький животик, разительно отличавшийся от моего, так как в то время я больше походил на обглоданный гороховый стручок. «Волк худющий, — приговаривала моя мать, — настоящий цыпленок-велосипедист»! Так вот, Элодия с округлым животиком была моей первой женщиной, но мне никак не удавалось ни воссоздать в своей памяти ее образ, ни вообще толком вспомнить, что же там произошло на моей кровати. Впрочем, когда по ночам я оставался один в своей комнате, у меня не было ни малейшего желания вспоминать черты ее лица, Элодия по-прежнему раздражала меня, ее неиссякаемая энергия била через край, бурлила в ее плотно сбитом теле, которому она придавала такое большое значение. Я даже немного жалел Поля, замыкавшегося в этом теле, окруженного пограничным столбами, общавшегося с девчонкой, у которой не было другого «Я», и вот на этом слове вы и вытащили свой джокер, господин психоаналитик. «Этой девчонкой, у которой не было другого „Я“… — медленно повторили вы и после многозначительной паузы добавили по-иезуитски вкрадчивым голосом, тотчас же отозвавшимся во мне сигнальной сиреной — бип-бип, Рафаэль, осторожно, впереди откровение, — другими словами, не было близнеца…», вот именно! Как мне хотелось в тот миг иметь такие же чистые глаза, как у Лео и Камиллы, такой же, как у них, прозрачный взгляд, и чтобы мир вокруг был прозрачным и ясным.

Как мне хотелось укрыться в неосязаемой прозрачности, расправить широкие крылья и лететь в бесконечно пустом пространстве, лететь-лететь бесконечно, а потом опуститься на воздушную подушку и, сложив крылья, дать себя убаюкать… Вы были милостивы ко мне, месье, вы даже дали мне отдохнуть, а потом, когда я сонно покачивал головой, вы продолжили: «А как же грязь, Рафаэль…». Ах да, грязь, из грязи в князи. «Вы думаете, что раскрыли мое тайное желание, месье?» Вы с лукавой улыбочкой покачивали головой, вам не очень нравились мои словесно-поэтические экзерсисы, впрочем, мне тоже, однако вернемся к грязи, к той грязной луже, что была под качелями, на которых катались близнецы накануне их отъезда в Париж, а затем в Нью-Йорк, им как-никак было всего по семь, а мне — десять лет, неужели это так важно?