Несовершенные любовники

Нотки возмущения в голосе матери звучали в такт ее шагам, пока она прохаживалась возле калифорнийской кровати. В то же время это возмущение казалось им не настоящим, а вполне безобидным и забавным, похожим на легкое дуновение ветерка, волнующее гладь озера, на котором покачивались маленькие колыбельки, где, прижавшись друг к дружке, умиротворенные, убаюканные материнским голосом, лежали они — Лео и Камилла. Колыбельки, расплывчатые и чарующие, кружились в воздушном вальсе, которому они с радостью отдавались, и этот призрачный бал колыбелей ввергал их в настоящую нирвану, когда они, будто полусонные часовые, продолжали наблюдать за невесомым, неосязаемым миром раскрытыми от удивления глазами.

Гадкая малышня, плуты и шпионы, да разве я когда-нибудь остался бы торчать под кроватью своей матери, не проронив ни звука, пока она болтает с подружками, да разве я смог бы забиться, как таракан, в ковровое покрытие, ах, ну да, у нас не ковровое покрытие, у нас линолеум. «А вот и неправда, сказали они, у тебя не линолеум», и я ответил: «Ладно, это ковровое покрытие, но не такое, как у вас, не десять сантиметров толщиной». — «Но, — сказали они, — ты же не видел наше, это было в Нью-Йорке». «Я не видел, — огрызнулся я, — но вы сами это сказали». — «Неправда, мы никогда-этого не говорили», — закричали они, но-настоящему разозлившись, поскольку когда кто-то заводил речь о цифрах, они рассматривали это как покушение на их частную собственность, — никто не смел ссылаться на цифры без их согласия. «Ладно, но какой тогда толщины?» — сдался я, поскольку этот спор мог продолжаться до бесконечности.

Мы плели из слов чертовы косички: одна фраза сверху, одна фраза снизу, утвердительная, отрицательная, отрицательная, снова утвердительная, и с каждым разом все более сложная, чтобы соперник не бросил работу, чтобы как можно крепче привязать Рафаэля к его замечательным близнецам.

«Соперник», — произнес я, уверенный в том, что вы, мой дорогой психоаналитик, тотчас отметите это в своем блокноте, поскольку соперников, плетущих из слов косички, чтобы привязаться друг к другу, вдохновляет любовь, а иначе зачем привязываться друг к другу, опередил я ваш вопрос. Ведь там, где нет любви, там — пустота. Довольны, месье? Моя мать не болтает по телефону о Бале колыбелей, в ее словах нет ничего легкого и воздушного, ее слова, скорее, похожи на огромные булыжники, которые не плавают и не парят. «Ну, раз вы так считаете, — сказал мой психоаналитик. — Вам не кажется, что вы слишком разволновались, Рафаэль?»

Госпожа Ван Брекер повесила трубку, и теперь им захотелось сбежать отсюда. Игра в прятки, колготки, ноги, необычный поступок — для одного дня этого было достаточно. Они уже зевали, с трудом сражаясь со сном, в конце концов, они были просто детьми, и вот наконец их мать удалилась в ванную, а может, на кухню, — все равно, и та, и другая располагались в конце коридора этой огромной квартиры; путь для них был свободен, и они прошмыгнули, словно эльфы, через просторный холл в свою спальню. Конец истории на этот день, впрочем, как и на долгие годы.

«Ты всё это расскажешь», — заявили они. Это было позднее, когда они вбили себе в голову, что я должен написать об их жизни, поскольку они, мол, скоро умрут. Я отвечал: «Но как я смогу это сделать, если никогда не был в Нью-Йорке? Мне нужны детали». Я злился, а они хохотали. «Да от тебя не требуют описывать каждый прожитый час, просто пиши то, что тебе рассказали», а потом Лео предложил нарисовать для меня рисунки, и уже на следующий день я рассматривал спальню, где с края кровати свисали колготки, похожие на змею. Но это все равно не могло мне помочь. «И почему вы решили, что скоро умрете?» — поинтересовался я. Ответ: «Потому что». — «А почему именно я должен писать о вашей жизни?» Ответ: «Сам знаешь». И опять этот их взгляд.

Они были неуловимы. Лео и Камилла — настоящие косули в лесу, приближавшиеся лишь для того, чтобы в любое мгновение дать деру, оставив меня наедине с моими тупыми вопросами, короче говоря, странные друзья, которых следовало или принять, или отвергнуть, и я, конечно же, принял.

Я «принял» их сразу, как только мы встретились, когда им было по шесть, а мне девять лет. Нашей учительницы не было в школе: то ли она заболела, то ли ее послали на стажировку, и директор решил «проветрить» наши ряды, разбросав по другим классам.

Слово «проветрить» произвело на меня тягостное впечатление. Обычно новые слова и все неизведанное, приятно щекочущее своей новизной, легко впитывалось в меня, как это обычно бывает в девятилетием возрасте, но это слово повергло меня в трепет. Я не хотел, чтобы меня отрывали от моего класса, от нашей любимой учительницы, к которой мы так привыкли, мне даже казалось, что на школу надвигается ураган, который закружит меня с такой силой, что я больше никогда не обрету дыхание. Новое слово пугало тем, что было связано с ветром и дыханием, а эта тема, как ни крути, была немаловажной для меня.