Несовершенные любовники

Они молча стали складывать свои сокровища в конверт, отшлифованными движениями передавая друг другу документы и снимки, словно меня здесь больше не было. Они совершали траурную церемонию, возвращая под саван брата-близнеца. Сколько раз они уже проделывали этот ритуал — эксгумацию останков, сопровождаемую одними и теми же словами и жестами?

Меня переполняли странные чувства. Потом они вышли из комнаты, чтобы отнести своего братика в мавзолей: коробку с рисунками Лео или другой тайник, который они меняли каждый раз после того, как извлекали конверт.

Третий близнец.

Как я узнал? Как догадался? Никто, разумеется, не посвящал меня в эту историю, как и их тоже. В тот вечер они больше ничего мне не рассказали. Однако потом все изменилось, я жил с таким чувством, будто всегда знал о содержимом коричневого конверта, об их головных болях и необычных отношениях с самого рождения, о рентгенах и обследованиях, которые им пришлось проходить в детстве, так как врачи обнаружили у обоих признаки присутствия другого эмбриона, точнее, зародыша, — «фантомного зародыша», phantom twin, — как гласил термин, дважды подчеркнутый на одной из страниц медицинского заключения. Явление, как я узнал позднее, не столь уж и редкое, но их случай был все же особенным, так как все трое, похоже, были близнецами. И мне казалось, что я давно знал, где и как они обнаружили этот конверт: ну, разумеется, вначале их мать положила его на свою огромную королевско-калифорнийскую кровать, а потом он случайно упал на пол и служанка-ямайка пылесосом задвинула его вглубь, под кровать. Маленькие ищейки нашли конверт, просмотрели рентгеновские снимки, почитали результаты анализов и спрятали все это среди своих вещей, забыв о случившемся. Но забыв лишь на время. И мне тоже казалось, что я только теперь вспомнил вместе с ними об этой тайне.

Голова моя по-прежнему была совершенно ясной, а перед глазами стояло: phantom twin.

Но вот эти маленькие засранцы вернулись, и в их прозрачных глазах я прочитал и немую мольбу, и радостное возбуждение, я даже сказал бы, провокацию, но я не знал ни что делать, ни что сказать, настолько был взвинчен, тысячи деталей роились у меня в памяти: «Ты не можешь себе представить, как мы рады, что снова с тобой, Рафаэль», «Ты нужен нам, Рафаэль», «С тобой нас трое, с тобой нам не страшно».

И вдруг, в один миг, они мне опротивели.

Мне стали противны их крупные, источавшие истому тела, их манера липнуть ко мне, прижиматься каждую минуту, бегать за мной в душ, на кухню или в спальню, мне осточертели наши перекуры в обнимку друг с другом. Мне было трудно дышать в их квартире, большое позолоченное кресло госпожи Ван Брекер жгло мне глаза, я задыхался от разбросанных, местами лежащих в два-три слоя, ковров. «Астрид они больше не нужны», — объяснили они. «Вы превратились в ее помойку!» — зло бросил я, и мы в очередной раз устроили драку. Согласен с вами, месье, что наши драки были своеобразной формой любви, хотя вы, конечно, сильно меня шокировали, когда спросили: «То, как вы третесь, кусаете друг друга, даете выход блуждающей энергии, что это, по-вашему, Рафаэль?»

В драках мы с Лео часто причиняли друг другу боль. Он посещал тренажерный зал в спортклубе своего отца, и хотя его мускулы не были накачанными, он превосходно двигался, а его ударов следовало опасаться. Камилла дралась еще больнее. Она была такая же сильная, как ее брат, но я не уклонялся от ее ударов, как в случае с Лео, а, наоборот, подставлял себя, искал ее тело, мне хотелось прижать ее к себе, удержать подольше в своих объятиях, но она была гибкой и скользкой, как ящерица, и через секунду в моих объятиях оказывался уже Лео. Я крепко держал его, дрожащего от злости, и пусть он не думает, маленькая пиявка, что я не ощущал, как были напряжены его мускулы, как твердый член упирался мне в бедро, а его тело застенчиво звало меня или, наоборот, нерешительно предлагало себя, а может, и то, и другое сразу, но мне было все равно, — хватка у меня будь здоров, и я мог бы в любой момент сломать ему руку, если бы Камилла не оттягивала меня за волосы. После таких драк мы еще долго испытывали неловкость и смущение.

Внезапно мне осточертели они, их тела, я рванулся к окну и с яростью сорвал занавеску. Хрясь — и тяжелое полотно, сжимаясь, дряблой плотью упало на пол. Хрясь — и другое туда же полетело. Ничего страшного, госпоже Ван Брекер за счастье будет купить новые шторы из шелка диких шелкопрядов или из муара, или еще бог знает из чего. А потом я выскочил из квартиры — прощайте, близнецы, я не ваш третий брат, я не привидение, я сам по себе, я — это я.

Мне надо вздохнуть, Наташа. Набрать воздуха, вынырнуть из омута историй с рождением, колыбелями, теперь ты понимаешь, почему я так тороплюсь? Я шагаю вперед, я должен стать мужчиной, но для этого мне нужно вернуться назад, к самому началу, когда я барахтался в скороварке близнецов. «Скороварка»[6] означала, конечно же, зародыш. Когда им было по шесть-семь лет, они коверкали французские слова, однако их интуиция уже тогда была поразительно тонкой.