Несовременная страна. Россия в мире XXI века

Во-первых, это серьезная разорванность политических и экономических интересов, являющаяся характерной чертой всех постсоветских обществ. В сознании россиян (и не только) политическая активность не связывается с экономическими возможностями и материальным благосостоянием. Если в советские времена такая связь еще как-то прослеживалась (прежде всего потому, что экономика была целиком государственной) и уже поэтому было логично как требовать от «государства» определенные экономические блага, так и возлагать на него ответственность за большинство экономических проблем, то позднее она полностью исчезла. Это касается не только периода В. Путина (со знаменитым «разменом благосостояния на лояльность»[120]), но и эпохи Б. Ельцина (какой бы тяжелой ни была экономическая ситуация в стране, хозяйственные трудности практически никогда не вызывали массового общественного протеста — в отличие от политических решений, которые провоцировали их достаточно часто); то же самое относится, например, и к постсоветской Украине. «Отделив» (по крайней мере в сознании людей) политику от экономики, российские лидеры добились огромного преимущества: они эффективно выключили из общественного диалога практически все основные темы, которые в нормальных демократиях доминируют в электоральной повестке. Допустив экономическую и финансовую открытость, власти страны, как это ни парадоксально, еще больше обезопасили себя от возможности консолидации протеста на экономической основе: все проблемы стало легко объяснить или возникшими за рубежом кризисами (как в 2008 году[121]), или независящими от правительства изменениями глобальной конъюнктуры (как в 2014-м[122]). В результате оказывается, что власти ответственны только за успехи (прежде всего потому, что они о них отчитываются), а во всех хозяйственных и финансовых трудностях обвиняются либо предприниматели, либо внешние силы, либо «объективные обстоятельства». Достаточно обратить внимание на последний отчет правительства, чтобы вообще не обнаружить там даже упоминания о тех сферах, в которых премьеру нечем похвастаться[123], — и такой подход сегодня в стране доминирует на любом уровне властной иерархии. Это, в свою очередь, значительно расширяет возможности элит пополнять список фиктивных достижений, которые успешно предъявляются населению, открывая возможности для популизма и демагогии.

Во-вторых, это стремительное обесценение коллективных действий, которые в любом обществе являются базой для демократического процесса. Механизм этого в России прост (мы подробнее обратимся к нему позже): важным элементом господства государства над людьми в стране во все времена было создание огромного количества законов и правил, делавших нормальную жизнь при следовании им невозможной. Отсюда и знаменитая фраза о том, что «в России от дурных мер, принимаемых правительством, есть спасение: дурное исполнение»[124]. Действия российской власти во все времена диктовались понятной логикой: неисполнение (или обход) законов и правил могли допускаться, их организованное изменение — нет. Это предполагало и предполагает индивидуальные договоренности (местничество, блат, коррупцию, как бы их ни называть[125]) и тем самым цементирует систему, основанную не на правилах, а на исключениях. Однако намного важнее другое: существующие сегодня и существовавшие в России ранее практики показывают, что договориться с властью «полюбовно» можно практически обо всем, но добиться от нее давлением и требованиями нельзя почти ничего. Это радикально изменяет — по сути, переворачивает с ног на голову — основную установку демократии о силе и возможности масс. Любой коллективный акт становится не столько опасным, сколько контрпродуктивным: вы можете решить свою проблему или добиться своей цели только в случае, если будете действовать в одиночку и контактировать с властью tête-à-tête. Проблема тут даже не в том, что подобная ситуация делает коррупцию и личные связи самым эффективным способом решения проблем и тем самым закрепляет вороватую сущность власти, а в том, что и без того довольно индивидуалистичное российское общество атомизируется еще больше. Именно поэтому в стране практически нет активных профсоюзов; крайне редко случаются (и не имеют практически никаких последствий) организованные протестные акции; членство в разного рода ассоциациях стремится к нулю; политические партии избегают постановки реальных проблем и не обладают значимым влиянием. Страну населяют по-европейски образованные люди, сегодня уже не слишком бедные, обладающие доступом к информации — но при этом желающие есть и спать, зарабатывать деньги и свободно действовать в ограниченном пространстве; видеть реалии другого мира, но удовлетворяться своим; осознавать недостатки системы, но адаптироваться к ней. Власть может спать спокойно. Внизу — абсолютно деструктурированное общество, «текучая постмодернити»[126], неспособная к самоорганизации и не имеющая общих задач и единых целей.