Несовременные записки. Том 3

Константин Мамаев «А» И «Б» СИДЕЛИ НА ТРУБЕ

Разглядывал китайские орнаменты. Цветные репродукции из альбома «Орнаменты Дунхуана династии Тан». Это потолочные орнаменты, размещаемые точно над скульптурной фигурой Будды, ленточные и круговые, порой — квадратные. Так вот, если всё неопределённо-музыкальное, умеренность и точность тонов, вращательное движение отдельных окружных ярусов, соотнесённость центрального и периферийного оставить в стороне, остаются две чрезвычайно стройные особенности орнаментального языка, над которым стоит подумать.

Я остановлюсь на орнаментах №№ 32, 33, 37, 47. Ведь они — не периодичны! — и них нет никакой симметрии, строго повтора. Каждый однотипный шаг написан иначе, чем предыдущий. Однако впечатление орнаментальности есть в полной мере. Какова же роль строгой симметрии, что ей на самом деле можно пренебречь? — вопрос первый. Вопрос второй: что даёт отказ от симметрии?

Для ответа на первый вопрос нужно предварительно подумать, что делает орнамент орнаментом, чем он отличается от других изображений: чертежа, картины, графика, фотографии. Орнамент отличается от всех упомянутых форм изображений тем, что он намеренно занят самим собой. Он демонстрирует свою внутреннюю упорядоченность. Он именно её, и прежде всего её, бросает в бой: она — самое броское в нём. Это — самоопределение орнамента. Скажем, машиностроительный чертёж, будь у машины многократно повторяющиеся элементы, покажет один такой элемент и общий размер их совокупного протяжения, но он не станет специально подробно изображать их все. Такая демонстрация даётся орнаментом в чувственной оболочке, в насыщенности ритма. Можно, впрочем, именно поэтому взять фотографии, скажем, розы, хризантемы, пиона и, повторяя их в строгой последовательности, получить своего рода орнамент. Нечто в этом роде мы и встречаем на лубках. Такой орнамент — полусырой: периодичность сама по себе не в состоянии устранить случайно-эмпирическое, избыточность однократного. Требования периодичности: обеднение языка, схематичность материальной первоосновы, её легкочитаемость, и, может быть, главное: обозримость самого языка, броскость немногих повторяющихся приёмов. Самые важные их них — локальный цвет (нет полутонов), ограниченное число цветов, определённая линейная стилистика. Орнамент демонстрирует свой собственный язык: его синтаксис (периодичность или симметрию) и его фонетику (повторность виньеток и цвета).

Отказ от симметрии лишь частичный: всё-таки шаг расположения цветков сохраняется постоянным, размер их — примерно один и тот же. Этот отказ — не бьёт в глаза. Но как он может не бить в глаза, если рушится основа орнамента? Значит, основание его где-то глубже… Достаточно и квазипериодичности. Довольно примата формального начала, показа условности языка… Не так ли в современном кукольном театре кукловод говорит за куклу и ведёт её, но сам при этом не скрывается, сам — тут, на сцене. Но он — дубликат куклы, говорит от её имени. Нет, пожалуй, не так. Одно и второе — далече: мы принимаем условность в кукольном театре как искусственную посылку, искусственность которой мы сознаём, и на удержание её мы тратим силы, всё время возобновляя её усилием воли. В отличие от лубочно-фотографического орнамента подлинный орнамент никогда не переадресует к доорнаментальной реальности и сам не допускает её возникновения: он — самодостаточен. Дело, кажется, вот в чём.

Орнамент (китайский) — самобытно-чувственен. Чувственен в отличие от чертежа или графика, которые строго интеллектуальны. Самобытен он в том смысле, что не переадресует в отличие от картины, фотографии, чертежа и графика к другой реальности и не допускает её. Но такая его самобытность (включая броско-читаемость, как бы декларативность) — это как-бы-бытие. Сверх него орнамент имеет ещё как-бы-существование. Это его существование — его продуктивность: он сам производит и самовоспроизводит самого себя, и притом очевидным способом. В таком самовоспроизведении он устраняет своего автора, даже самую возможность помышления о таковом. Для обеспечения самобытности достаточно и квазипериодичности. Мало того, сознание (читающее орнамент) оказывается в большей мере задействованным как раз в орнамент квазипериодический, оно как бы привязано к нему в его существовании. «Квази» такой периодичности лишено броскости, в нём нет ничего вызывающего. Синтаксическая неряшливость (или хитрость?) — это подтекст. Но не подтекст содержания, а подтекст существования: это след внутреннего, живущего в пределах орнамента орнаментального со-автора, скромной собственной витально-орнаментальной свободы, никогда не переступающей рамок орнаментального самобытия. Это неброский намёк на измерение, которое отсутствует, флуктуация производительной силы орнамента. Арабский орнамент, всегда строго периодический (или строго симметричный) не имеет такого существования.