Неспящие

— Хюго? — пробормотал он, придвигая мне очередной бокал вина. — Мы ж с ним были приятели. Классный чувак!

Тут он попал в десятку. Человек, который так отзывался о моем дяде, — родственная душа, не больше и не меньше! Дядюшка Хюго, сбежавший из психушки, сжег свой отчий дом дотла, и наша родня, естественно, его за это не поблагодарила. Лишь я одна спросила, зачем он это сделал? Он сказал, что на этом настаивала его мать, моя бабушка, когда лежала на смертном одре. Лишь я одна ему поверила, ведь мы любили друг друга. Но я не смогла его удержать, когда он заперся во времянке, возведенной на пепелище, и даже потом, когда я стояла возле фанерной двери, просила и умоляла его открыть, предлагала ему свою помощь, недоумевала и спрашивала, не разлюбил ли он меня, он только плакал и повторял: «Отстань, голуба моя, уйди!» Но я не уходила, даже когда дядюшка Хюго вообще перестал отвечать и мой отец с его братьями наконец догадались разнести в щепки эту хлипкую дверь из фанеры фомками и кувалдами. Я не уходила до тех пор, пока они не вытащили дядюшку Хюго на свет божий из кучи нечистот, запекшейся крови и бутылок из-под водки и не накрыли его сверху белой простыней. Мне одной — заметьте, — только мне одной это было небезразлично!

А теперь выясняется, что и Бенуа тоже! На него так подействовал мой рассказ, что я не стала расспрашивать его о том, как он познакомился с моим дядюшкой Хюго и что он о нем помнит.

То, что я за один вечер возвела Бенуа Де Хитера в ранг Друга, объяснялось не только моей потребностью видеть рядом товарища по несчастью. У меня была скрытая потребность в общении. Чем больше не спишь, тем сильнее чувство одиночества. За восемь месяцев я это почувствовала.

С другой стороны, мне было в кайф общение лишь с неспящим, ведь я замечала, что остальные меня не понимают. А этих остальных было немало. Друзья — они отпадали один за другим, в основном потому, что я сама их не понимала. В буквальном смысле. В силу моего состояния их шепот казался мне ором или, чаще, наоборот. Их искренняя тревога о моем здоровье звучала в моих ушах резким и пронзительным упреком. Их рассказы о собственных проблемах представлялись мне назойливым свистом насекомого, которое очень хочется прибить.

Я доводила своих друзей до ручки. Ночными звонками по телефону не давала им спать и ругала последними словами, когда они робко указывали мне на поздний час. Большинству из них это скоро надоело. Несколько настоящих продержались дольше. И хотя мне все-таки удалось выставить за дверь моего терпеливого возлюбленного, некоторых самых верных своих поклонников я все же сохранила.

Таких как Брам, милый, верный Брам, ходячие сто двадцать килограммов доброты: они были для него таким же тяжким грузом, как и любовь, которую он питал ко мне долгие годы. Этот великан прочел о моей проблеме намного больше, чем я сама. Он готов был бодрствовать часами, лишь бы я согласилась попробовать новое упражнение на релаксацию. Он выкрасил мою спальню в самый убаюкивающий оттенок голубого. Если я вдруг забывалась на минуту дремой, он сидел на стуле не шелохнувшись, стараясь не дышать.

Брам все время повторял, что я не должна слишком обольщаться мифом о восьмичасовом сне. В одной книжке, посвященной клиническим исследованиям сна, он прочел, что некоторым людям следовало бы причислить себя к «малоспящим».

— «Малоспящие — это преимущественно работоспособные, энергичные и амбициозные люди. Они уверены в себе и редко демонстрируют склонность к жалобам», — прочел вслух Брам и от себя добавил: — М-м-м, а Наполеон, м-м-м, кстати тоже был м-малоспящим.

Я поблагодарила Брама, без тени иронии, за его веру в мое психическое здоровье. Он поморгал и в промежутке между двумя мычаниями указал мне какое-то место в книжке. Собрав все свое мужество в кулак, он продолжал:

— «М-м-малоспящие более репрессивны в том с-с-смысле, что они склонны скрывать свои психические проблемы, избегая выставлять их на общее обсуждение».

Мы переглянулись. Он постепенно стал превращаться в тень, но видела это только я одна. В тот период в моем сознании стали смешиваться воедино не только громко и тихо, но также свет и тьма.

— Брам?

— Что?

— Уходи.

Тень накрыла его, его возмущенное заикание стало неразборчивым. Видя, как моего истинного друга поглощает тьма, я смеялась.

Я листала книги, которые остались от Брама. Оказалось, что в городской библиотеке целые горы литературы о нарушениях сна. «Словно специально для меня», — подумала я. Взяв из стопки очередной том, я с удивлением обнаружила, что предыдущий читатель сделал в тексте очень много пометок.

Уже на пятнадцатой странице речь шла о Неспящем. Слово «сон» было в знак протеста везде перечеркнуто. Через шесть страниц я заметила сердито вымаранное слово «расслабленно», а подзаголовок «Настроение и стресс» был переделан в «Насри на стресс». Я с удовольствием узнавала приметы бессонной ночи, проведенной за книгой, показавшейся ее читателю слишком поверхностной.