Неспящие

Ее было еле видно на фоне мебели столовой.

— Ты моя первая посетительница!

Я пробиралась к морю словно на ощупь, шла на запах рыбы. И когда наконец пришла, тень Бенуа в моей голове немного поблекла. Я рассматривала окружающий пейзаж под музыку набегающего прибоя в оркестровом сопровождении ветра и криков чаек. Меня охватило искушение остаться здесь навсегда. Спокойно сидеть и ждать до тех пор, пока я не растворюсь. Моя конечная цель где-то носилась, кружилась и все время куда-то ускользала. Я не буду больше его искать. Я вообще не буду больше никого искать, разве что кого-нибудь случайно встречу — живую плоть, к которой можно прижаться и немного согреться.

В ночном магазине я купила себе льежскую вафлю, шоколадный батончик «Марс» и грушу. Обворожительно улыбнулась индусу, сидевшему за кассой. Он сидел не шелохнувшись и смотрел мимо меня. Мужчины, десять лет назад расставшиеся со своей родиной и семьей, чтобы трудиться на износ на Западе, не так быстро клюют на порцию секса от отчаяния. Во всяком случае, я это так поняла. А может быть, я просто не очень вкусно пахла, у меня были слишком запавшие или слишком грустные глаза, или же тот самый бирюзовый квадрат оставил глубокую отметину на моем лице.

Я села перекусить на ступеньках гостиницы. Прижалась спиной к стене, под дождем остались лишь мои голени и ступни. В окнах ресторана сверкали люстры и столовые приборы. Я чувствовала себя девочкой со спичками из сказки, которую мне так часто рассказывал дядя Хюго. Это он виноват в столь рано проявившейся у меня тяге к патетике. Он забивал мою юную голову слезливыми рассказами. Я даже подозревала, что он до сих пор этим занимается — мой алкоголический ангел-хранитель. Я представила, как он смотрит на меня сверху, из пустого пространства между небом и адом, приюта смертных, которые не смогли сделать выбор между Добром и Злом и оттого поверили в Печаль. Там плакал сейчас мой дядя и засыпал землю снежными кристаллами. Для полноты картины мне оставалось только снять обувь.

«Марс» кончился, снег таял, едва касаясь асфальта, и никого, кто хотел бы разделить со мной ложе, так и не нашлось. Ночь готовилась тянуться бесконечно, улицы могли предложить лишь пустоту, и даже чайки и те спали.

«Не бойся чувствовать, дорогая, бойся упасть», — шептала я вслух сама себе.

Но никто не пришел, даже отдаленно похожий на Джина Келли[39], не спрыгнул с фонаря и не пригласил, щелкая пальцами в такт музыке, исполнить чечетку на асфальте среди луж. Даже этого не было.

* * *

Ночной мотылек не унимался. Каждую ночь он возникал словно из пустоты, делал мертвую петлю, после чего, изящно спланировав, садился на стол и несколько раз даже мне на плечо.

— Молодой человек, на вас сидит насекомое, — шепнул мне однажды сморщенный старичок, который ждал, пока я выдам ему ключ.

Он и сам немного смахивал на насекомое.

— Я знаю, — ответил я, осторожно подставляя палец, чтобы мотылек мог на него перелезть. Я с гордостью продемонстрировал его не слишком заинтересованному постояльцу. — Можете взять его себе, если хотите.

Но ему нужен был только его ключ.

Я старался быть верным своему решению не привязываться к ночному мотыльку. Но чем больше я стремился не обращать на него внимания, тем упорней он меня завоевывал, выделывая самые что ни на есть рискованные акробатические трюки. Однажды во время одного из таких трюков его сдуло порывом ветра, ворвавшимся вслед за поздним постояльцем. Мотылек вылетел через распахнутую дверь. Я не удержался и подбежал к окну. Когда я увидел его сидящим на припаркованной машине, мне стало неловко и я решил, что так оно, пожалуй, даже лучше для нас обоих.

В следующую ночь я едва смотрел на экраны. Часами шарил повсюду глазами, переводил взгляд с двери на окна и затем на кондиционер. Его нигде не было. Мне его не хватало. Через неделю я не выдержал. И когда я наконец обнаружил его в высокой прическе одной дамы, что пришла за ключом от своего номера, я от восторга чмокнул тетку в лоб.

После окончания дежурства я брал мотылька с собой в комнату. Там предметом его живейшего интереса служила меховая подкладка моей ядовито-зеленой куртки. Но поскольку я не доверял качеству краски на этой куртке, я сначала старался держать ее от него подальше. Через некоторое время я стал себя одергивать. Я вспомнил о Фредерике и подумал о том, что весь мир охвачен нищетой, коррупцией, голодом, безразличием и страхом. Поэтому нежности к какому-то ночному мотыльку должны быть положены разумные пределы. Я назвал его Эрнест.