Несравненная

Едва лишь за ним закрылась дверь, как снова раздался стук, и на пороге появился Свидерский, сияющий, как новый полтинник. Рассыпался в благодарностях и время от времени вскидывал руки и восклицал:

– Какой успех, Арина Васильевна! Какой успех!

Наконец успокоился и сообщил, что ждут их сейчас в «Коммерческой», на торжественный ужин, и что отказаться просто невозможно, и что сразу же после ужина он доставит ее на станцию, и что Иван Михайлович может быть абсолютно спокоен…

И все это он говорил так быстро, что невозможно было даже вставить слово и уж тем более возражать. Арина махнула рукой и рассмеялась:

– Леонид Максимович, согласна я, согласна, только с одним условием – недолго.

– Как скажете, Арина Васильевна. Ваше желание для меня – закон.

Но обещания своего Свидерский не сдержал, и ужин затянулся до позднего вечера, когда на небе четко обозначился острый серпик молодого месяца. Арина, укутанная в шубу, сидела в лиходеевской повозке, слышала стук копыт, поскрипывание полозьев по снегу и все смотрела, не отрывая взгляда, на молодой месяц, который посылал на оснеженную землю зыбкий, неверный свет, тускло озаряя дорогу. Свидерский продолжал о чем-то восторженно говорить, но Арина его не слушала – в ушах у нее все еще звучали аплодисменты, и ей казалось, что сегодняшнее выступление еще не окончилось.

Вот и станция Круглая. Даже не заметила, как доехали – будто на крыльях пронеслись.

Арина попрощалась с Лиходеем, Свидерский проводил ее до вагона, помог подняться и с рук на руки передал Петрову-Мясоедову, продолжая восторгаться:

– Иван Михайлович, если бы вы слышали! Потрясающий успех! Огромное вам спасибо. Такой праздник! Это ведь для нас событие, еще не один год вспоминать будем!

Тут он взглянул на часы, осекся, поняв, что время позднее, и торопливо стал прощаться. Арина и Иван Михайлович остались вдвоем.

Стекло вагонного окна, опушенное снегом, серебрилось и поблескивало, в купе было сумрачно, и неясные тени скользили по полу, то появляясь, то исчезая. Казалось, что весь мир погружен в зыбкую легкость – словно не на земле сейчас находились, а плыли над ней.

– Знаешь, Ванечка, у меня сегодня такое чувство, будто я заново начала жить. Будто родилась еще раз и ждет меня впереди совсем другая жизнь, такая радостная…

– Мы с тобой, Аришенька, долгую-долгую жизнь проживем. Как в сказке – они жили долго и счастливо и умерли в один день. Я точно знаю, что именно так будет.

Арина вздохнула, погладила его по щеке ладонью, а затем, соглашаясь, прошептала:

– Так и будет…

Бесконечно счастливые, они искренне верили в слова, которые говорили, и совершенно не думали о том, что все дороги, по которым им придется идти в будущем, ведомы только Богу.

Ни Арина, ни Иван Михайлович и предположить не могли, что через девять лет начнется великая война и великая смута, которые вдребезги разнесут былую жизнь.

И пусть они пока не ведают, пусть они будут безмятежны и счастливы в прекрасную, сияющую полночь молодой русской зимы.

* * *

Пятнадцатого мая тысяча девятьсот двадцать шестого года в одной из харбинских газет на последней странице под рекламными объявлениями мелким шрифтом был напечатан скромный некролог:

«Два дня назад в Свято-Николаевском соборе состоялось отпевание рабы Божией Арины Васильевны Петровой-Мясоедовой, более известной при жизни как певица Арина Буранова. Всего на одну неделю пережила она своего супруга, служащего Китайско-Восточной железной дороги Ивана Михайловича Петрова-Мясоедова. Присутствовали на отпевании немногочисленные друзья и знакомые. Прочувствованную речь сказал Николай Григорьевич Дуга, близко знавший покойную.

Мир праху рабы Божией Арины и вечная ей память».