Несравненная

И это решение, выношенное и бесповоротное, успокоило ее душу, которая пребывала в постоянной тревоге и горести с тех пор, когда выбралась она, в полном беспамятстве, из зала суда, где Василию и Филиппу объявили приговор — каторга за убийство и ограбление банковского служащего Астрова. Все, что она услышала на этом суде, временами напоминало ей страшный сон, казалось, что еще немного, вот-вот, чуть-чуть, и она проснется, несказанно обрадуется, оказавшись в привычном течении жизни, которое лишь на короткое время прервано было черным видением. Но нет, все происходило в яви — просто, обыденно и столь пугающе, что холодели руки, будто она без варежек вышла на мороз. Из долгих речей, вопросов, ответов, свидетельских показаний Алпатова и Естифеева, его работников складывалась такая вот картина: по взаимному сговору подсудимые Дыркин и Травкин ограбили, а затем и убили банковского служащего Астрова, при котором находилась крупная сумма денег, переданная под расписку этому Астрову купцом Естифеевым для погашения банковской ссуды.

Все перевернули, поставили с ног на голову, и сколько ни кричали в отчаянии подсудимые, что они невиновны, крики их судейских ушей не достигли, а казенные души не смягчили. И находится теперь Василий Дыркин в исправительном арестантском отделении, которое все называют арестантскими ротами, в далеком и неведомом месте, прозывающемся Усть-Каменогорск. А где Филипп находится, Наталья и теперь не знает.

Долгими, бессонными ночами, мучаясь от тоски и непоправимости случившегося, Наталья вынянчила свое решение — ехать в неведомый Усть-Каменогорск, к Василию, чтобы разделить с ним горькую судьбу. Что она там будет делать, как она там и где будет жить, сможет ли увидеть Василия и показать ему подросшую дочь — ничего этого Наталья даже не представляла. Но твердо верила: надо лишь добраться до Усть-Каменогорска, надо лишь там оказаться, увидеть Василия и тогда все устроится — к лучшему. Напрасно отговаривал ее Никифоров, напрасно называл ее затею глупой и бабьей — Наталья ничего подобного даже слышать не желала. И сейчас, видя, что Арина почти полностью выздоровела, она лишь окончательно укрепилась в своем решении.

Отправиться в неведомый Усть-Каменогорск помог Никифоров. Когда и где он успел свести знакомство с офицером воинской команды, которая следовала по тракту и остановилась в ирбитских казармах на три дня отдыха, про это он не рассказывал. Сказал лишь на прощание:

— А все-таки глупая ты баба, Наталья. Ладно... Аришку береги. Офицер этот, человек хороший, надежный, он не обидит. А там уж — как сложится...

Поклонился и ушел, не оглядываясь.

Офицера звали Шерстобитов, имел он чин капитана и звучное имя-отчество — Серапион Серапионович. В годах уже, помеченный сединой, но еще молодцеватый и бодрый, как крепкий гриб-боровик, он долго разглядывал Наталью и прижавшуюся к ней Арину, три их узла с барахлишком, лежавшие на земле, молчал, хмыкал, о чем-то думал. Затем стащил фуражку, почесал затылок короткими сильными пальцами и вздохнул:

— Как говорится, от сумы и от тюрьмы... Значит так, бабонька, беру я тебя с собой, вместе с девчонкой твоей. Если Бог даст, да войны не случится, доберемся до Усть-Каменогорска. Уговор такой — будешь помогать кашеварить, ну и бельишко состир-нуть, когда возможность такая выпадет. Если орлы мои шашни начнут строить, сразу мне скажи, я охотку быстро отобью. Ну, чего стоишь? Тащи свои пожитки на последнюю подводу, сейчас тронемся.

Двадцать три подводы, на которых следовала воинская команда, неторопливо выползли из Иргита и потянулись по тракту, взбивая летучую пыль. Тоскливо подавали свои голоса колокольцы, весело перекликались между собой солдаты, а крайние городские дома, по мере того, как все дальше отъезжала последняя телега, становились меньше, меньше, и вот уже исчезли бесследно, словно растаяли за синей линией горизонта. Наталья поднялась в телеге, вытягивая шею, три раза перекрестилась и Арину тоже заставила перекреститься — как же с родным домом не попрощаться!

Ездовым на последней подводе оказался бойкий и разговорчивый солдат Привалихин, который велел называть себя, не чинясь, просто Федей и в шутку пригрозил, что если они песен с ним петь не будут, он их из телеги высадит, и тогда они пойдут пешком.

— Прости уж, Федя, да только мне не до песен, — ответила Наталья, — я, пожалуй, свои песни спела.

Веселый ездовой ответу ее нисколько не огорчился, и скоро запел сам, в одиночку. Голос у него был красивый, душевный, и песен Федя знал великое множество. Заканчивал одну и сразу же, без всякого передыха, заводил другую. Наталья, слушая его, не раз всплакнула, но голоса своего в поддержку так и не подала. Зато Арина уже на второй день сидела рядом с Федей и тонким голоском подтягивала ему, а он лишь присвистывал и дивился — как такая махонькая девчушка верно схватывает напев и запоминает все слова?!

— Потому, что я отцова дочь, а все отцовы дочери — красивые и умные, — растолковывала ему Арина и требовала, чтобы Федя запевал новую песню.

Вот так, с песнями, и ехали.