— Вы знаете, что должны повиноваться мне. — Гоблины согласно наклонили головы — конечно же, они знали, они один раз присягнули, и этого вполне достаточно. Регент, похоже, остался доволен. — Сегодня я делаю первый шаг к возвращению того, кому вы служите. Идите и помогайте!
Помощь, впрочем, не потребовалась. Ни аббат Вилизарий, ни его монахи, ни тем более несколько человек заключенных — так, всякая мелочь, сельские знахари и знахаришки, не сопротивляясь, направились в иглеций. Они были первыми, но не последними. Пришел эркард с женой и многочисленными детьми — от шестнадцати до четырех годов, заспанные нобили, торговцы, ремесленники… Храм, и так не очень вместительный, был забит до отказа. Затем привели двух девушек…
Мунт не окружали стены, вернее, стена-то была, но столица империи давным-давно выросла из нее, как ребенок вырастает из старой одежды. Сначала за пределы города перебрались самые бедные, а затем самые богатые, которые, не забывая старые дома поблизости от императорского дворца, обзавелись виллами в предместьях. Поскольку врага в Центральной Арции не видели уже несколько веков, а немногочисленные разбойники предпочитали держаться от столицы подальше, опасаться было некого. Но ворота в старой, построенной еще при Анхеле стене, давным-давно оказавшейся в центре города, прилежно закрывались ночью и открывались ранним утром.
Было ли это данью традиции, которую должна чтить любая уважающая себя держава, или же у императоров были свои причины содержать приворотную стражу, но попасть в Старый город, не имея «золотого ключика», ночью было очень трудно. Стражники давно уже превратили свои служебные посты в источник дохода, так как подгулявшие нобили, особенно теплыми ночами, обожали ездить туда-сюда, пополняя кошели приворотников. Однако в эту ночь им пришлось дважды бесплатно отворять ворота.
Первым в Южные ворота властно постучал высокий человек с факелом в черно-зеленых одеяниях храмового воина. С такого черта с два получишь, и заспанный страж, про себя проклиная припозднившихся клириков, налег на ворот, поднимавший решетку, — нужно было пропустить карету легата с эскортом. Второй гость явился спустя ору или две к Восточным воротам и тоже был пропущен без задержки — пропуск, подписанный маршалом, и перстень-печать его личного посланника сделали свое дело. Так в империю вступила Война, о которой до этого говорили как о чем-то далеком и совсем нестрашном. Разве мог кто-нибудь угрожать великой Арции?! Ну, атэвы еще туда-сюда, но они предпочитали пакостить на юге. Эландские маринеры, случалось, трепали торговые суда имперских купцов, но с этим свыклись, так как тягаться на море с идаконцами было занятием безнадежным, да и вред, наносимый ими, был не так уж и велик. Но чтобы какие-то Таяна и Тарска угрожала самой Арции! Ха-ха-ха… К вечеру смеялся весь Мунт.
Не смеялись только в резиденции маршала да еще в домах тех нобилей и купцов, которые знали Таяну не понаслышке и не закрывали глаза на недостатки империи. Так, господин Ле Пуар — глава почтеннейшего кумпанства ростовщиков и держателей обменных и закладных лавок — рассудил, что война списывает слишком много долгов, к тому же императору может прийти в голову в корне порочная идея сначала вынудить господина Ле Пуара и его собратьев ссудить ему значительную сумму, а затем проиграть войну. Чтобы такого, упаси святая Циала, не случилось, ростовщик с семейством и приличествующей охраной к вечеру отбыл через Южные ворота, намереваясь временно обосноваться в Авире и там дожидаться, чем все кончится. В конце концов, еретик Майхуб купцов и банкиров не притеснял, и дальновиднее пожертвовать частью состояния, вложенного в недвижимость, и долговыми расписками, чем потерять все и в придачу голову!
Умный господин Ле Пуар подал пример наиболее трусливым и наиболее расчетливым, остальные же восприняли войну с праведным негодованием и предвкушением, что ужо теперь-то наглому Годою не поздоровится. В маршальском дворе записывали в ополчение, и немало горожан, возмущенных предательством таянского регента и желающих мир посмотреть и себя показать, выстроились в очередь за вожделенным оружием и черно-золотой кокардой. Молодые нобили, сразу же выросшие в своих глазах, горделиво подкручивали усы и то с молодецким, то с томным видом ловили восхищенные взгляды дам. По городу туда-сюда носились конные, к вечеру на главной улице было сбито немало зазевавшихся пешеходов, ставших первыми жертвами, а ночью младший сынок барона Верлея со товарищи из патриотических побуждений сжег таверну «Кубок Гелани» и был задержан городской стражей при попытке изнасиловать хозяйку.