Несравненное право

– Я уже сорок восемь лет, как я, – отмахнулся эландец, – я признаю Церковь как институт политики, я очень уважал Филиппа и понимаю и ценю Феликса, да и с вами, Ваше Преосвященство, мы ладим, но сейчас идет война. Я не могу и не хочу прятать голову в песок, как дурная птица из Эр-Атэва, которая и летать-то разучилась... Я повидал много, в том числе и того, чего по мнению академиков[103] и Церкви, не может быть, но вот доказательств присутствия Творца Всеблагого и Всемогущего мне как-то не попадалось. Так что нам с вами придется взять его работу на себя. На людях я готов стоять на коленях со свечкой в руке – это нужно не для меня, не для Творца, а для общего дела. Но с вами я буду откровенен, и, надеюсь, вы со мной тоже, иначе у нас ничего не выйдет.

– Вы отчитали меня, как ребенка, – насупился клирик, – но я понимаю вас и со многим согласен. Только меня всю жизнь учили не называть кошку кошкой и в любом случае цитировать Книгу Книг. Это сильнее меня, я делаю это не задумываясь, когда слышу еретические речи... До встречи с вами самым большим еретиком мне казался покойный Архипастырь, так я и с ним невольно вскидывался на дыбы... Привычка.

– У каждого свои привычки, – согласился герцог. – Что это? Сташек возвращается, и побери меня Проклятый, если с ним все в порядке!

Аюдант действительно производил впечатление человека, который средь бела дня увидел привидение. Он был не столько перепуган, сколько потрясен до глубины души. Хорошо хоть темного ужаса, которого опасался Рене, в его глазах не было. Юноша тем не менее владел собой достаточно, чтобы остановить коня и обратиться к герцогу, как и полагалось «Серебряному».

Рене, будучи истым эландцем, не обращал внимания на воинские ритуалы, столь любимые таянцами и арцийцами, но «Серебряные» упорно им следовали, словно убеждая самих себя, что все в порядке и они по-прежнему гвардия наследника Таянской короны. Адмирал им не мешал, даже иногда подыгрывал, но сегодня был не тот случай.

– Что там? Судя по тебе, боя не было? Они что, ушли, оставив коней?

– Нет, монсигнор, – Сташек изо всех сил старался выглядеть бывалым воякой, но когда он волновался, его семнадцать лет заявляли о себе в полный голос. – Они все там. И жители деревни тоже. Мертвые.

– Все? – Рене даже не стал скрывать удивления.

– Все, – подтвердил юноша. – Эти рогатые перебили селян, а затем кто-то прикончил и их. Я таких стрел отродясь и никто из наших тоже.

– Поехали, – бросил Рене, пришпоривая коня.

Тот обиженно обернулся, но промолчал. То, что ржание в дороге считается страшным преступлением, он усвоил еще в жеребячьем возрасте. Максимилиан, поправив наперсный Знак, последовал с герцогом, мысленно готовясь к неприятному зрелищу. Но готовиться к ТАКОМУ было свыше человеческих возможностей. Все жители деревни – что-то около сотни человек – с перекошенными от смертного ужаса лицами лежали на небольшой площадке в центре деревушки. Хоть Приграничье и считалось вотчиной Церкви Единой и Единственной, местные предпочитали молиться каким-то своим богам, и вместо иглеция посреди поселка возвышалась огромная ель, вокруг которой стояли четыре изукрашенных шеста, отмечая стороны света. Клирик вспомнил, что обитатели этих мест упорно поклонялись Мировож Древу, чье многочисленное потомство снабжало их всем необходимым, и Четырем Стихиям – Ветру-Восходу, Огню-Полудню, Земле-Заходу и Воде-Полуночи. Отучить их от этой дурной привычки у Церкви как-то не получалось, а искоренить ересь огнем и мечом без помощи таянских и эландских властителей было невозможно, да и рыцарей, желающих отправиться в Святой поход в эти гиблые места, не находилось.

Ямборы и эландские Волинги предпочитали с Церковью не враждовать и без напоминаний пополняли закрома Единой и Единственной, в том числе и дарами Чернолесья, так что вечное проклятие его жителям все же не грозило. Защиты, впрочем, они тоже не дождались ни от своих смешных божков, ни от Творца.

Те, кто захватил деревню, действовали умело и безжалостно. Они перебили людей, как мух, – бедняги даже не пытались сопротивляться. Матери не прикрывали собой детей, мужья не защищали жен. Во всей деревеньке не нашлось ни одного храбреца, с голыми руками бросившегося на вооруженных воинов, принявшего смерть лицом к лицу.

Луи Арцийский, окажись он тут, узнал бы руку своих доброй памяти знакомцев, но здесь все было проделано чисто. Убитые лежали в одинаковой позе лицом к священному для них дереву, ногами к околице. Все лица были искажены животным страхом, но никаких следов насилия видно не было. Только к стволу гигантской ели белыми ветвистыми рогам пришпилена молодая девушка. И это была единственная. Отчего погибли остальные, было непонятно.

Смерть убийц выглядела более вещественной. Несколько десятков человек в светло-серых коротких плащах валялось у окровавленного ствола и по краю площади, и в теле каждого торчала длинная белооперенная стрела. Одна-единственная. Неведомые стрелки били без промаха.